Сегодня, 30 июня 1943 года, он выступил с речью в лондонской ратуше. Она транслировалась по радио и шокировала всех, кто ее слышал или узнал ее содержание от знакомых. Это не была речь, обращенная к своему народу или населению стран антигитлеровской коалиции. Это был доклад, адресованный политическому и военному руководству Рейха. Черчилль заявил, что в течение очень долгого времени англо-американские войска не планируют проведение военных операций непосредственно в Европе. Сражения, которые будут вести сухопутные войска союзников, будут происходить исключительно в Северной Африке.

Это было прямым предательством интересов антифашистского блока. Гитлер правильно понял сэра Уинстона и начал переброску частей со спокойных участков на Восточный фронт. Ослабленным позициям немцев, как теперь выяснилось, ничто не угрожало и не будет угрожать еще очень долго.

Сейчас в районе Орла и Харькова шло невиданное ранее во всемирной истории сосредоточение людей в советской и немецкой военной форме, их боевых машин для скорейшего истребления ими друг друга. В планировании грядущего сражения, которое войдет в историю как Курская битва, штабы обеих сторон учитывали резервы до батальона, до роты. Фактически именно Черчилль снабдил Гитлера несколькими дивизиями резерва для проведения летней кампании 1943 года.

30 июня 1943 года. Стокгольм.

— Нет, вы слышали это, Рауль?! Вы слышали?!

В нарушение всех законов конспирации, Олег Николаевич дождался вечера и ворвался в особняк Валленштейнов. Сейчас он метался по кабинету журналиста и советника шведского правительства, как разъяренный зверь по клетке, за пять широких шагов перекрывая расстояние от двери до окна.

Его друг Рауль Валленштейн сидел на диване с меланхоличным видом и, казалось, нисколько не был потрясен предательской речью Черчилля.

— Это неслыханно! Подписать договор с Советским Союзом о союзе против Гитлера и помогать этому самому Гитлеру!

— Это политика, — спокойно возразил Рауль. — Черчилль все сделал правильно. Ему не нужна ни сильная Россия, ни сильная Германия. Если бы англичане открыли второй фронт в прошлом году или даже прямо сейчас, то Красная армия окончила бы войну сильно окрепшей. Опасно окрепшей. День совместной победы над Германией станет первым днем новой войны между Западом и большевизмом. А зачем Западу нужен большевизм, окрепший в военном отношении? Те русские солдаты, которые завтра, после победы над Гитлером, могут направить свои штыки против Запада, должны быть уничтожены еще сегодня руками немцев, пока они не покинули пределов своей страны и не вторглись в Европу.

— Вы рассуждаете как циничный политик, а не как волонтер Красного Креста!

Штейн продолжал шагать по кабинету, то и дело бросая злые взгляды на большой радиоприемник, стоящий у стены, будто не Черчилль в Лондоне, а этот аппарат в домашнем кабинете журналиста произнес сегодня подлую речь.

— Цинизм тут не при чем. Просто отец с детства готовил меня к поприщу финансиста и приучал к спокойному и рассудительному анализу любой ситуации. Вы расстроены, Олег. Я вас понимаю. Но вы расстроены так потому, что вы — русский, а Черчилль предал ваших соотечественников. Родись вы в Уганде или Перу, то вы бы переживали за эту новость гораздо меньше, потому что она не касалась бы вас никаким краем. Вы уже год как американский гражданин, а все никак не приучитесь к американской прагматичности. Постарайтесь посмотреть на проблему отвлеченно. Черчиллю не нужна немедленная победа над фашизмом. Он боится Гитлера, ему не нужен Гитлер, но большевиков Черчилль не любит и боится еще больше. Разве станет хороший политик упускать случай ослабить своего врага руками другого своего врага? Сэр Уинстон сделал очень хороший и ловкий ход, не более того.

— Вы, Рауль, рассуждаете с таким спокойным видом оттого, что предательство Черчилля не коснулась интересов Швеции. Если Черчилль предпринял бы нечто подобное в отношении вашей собственной страны, то вы вряд ли оставались бы в невозмутимом спокойствии, — меланхоличная невозмутимость Валленштейна и в самом деле сердила Олега Николаевича не меньше, чем речь Черчилля. — И вы совсем не принимаете в свои холодные расчеты, что Гитлер теперь сможет кинуть под Курск несколько свежих дивизий из Европы. А это означает, что возможные жертвы предстоящего сражения возрастут на несколько десятков тысяч человек. Если бы они были не русскими, а шведами или евреями, то вы сделали бы все возможное для их спасения.

— Как же я из Стокгольма могу помочь спасти русских? — улыбнулся Валленштейн.

— А вы не улыбайтесь!

Штейн остановился и посмотрел на Рауля, решая, достаточно ли журналист уже подготовлен для того, чтобы обращаться к нему со своим предложением. Штейн и без посторонних объяснений понял, что Черчилль поступил очень разумно с точки зрения интересов Запада Весь этот спектакль Штейн разыгрывал только для того, чтобы внести в подготовку к беседе эмоциональную составляющую. Чтобы умнейший Рауль Валленштейн сделал для себя вывод, будто бывшим подполковником Красной армии, ставшим полковником в армии американской, движет исключительно жажда справедливости, а не нормальное желание офицера помочь своей стране и ее народу.

Решив, что журналист и волонтер Красного Креста уже достаточно подготовлен, Штейн приступил к сути разговора:

— А вы не улыбайтесь, Рауль! Как раз вы и можете помочь русским.

— Я?! — изумился Валленштейн. — Это чем же? Пойду и застрелю из браунинга немецкого посла? Или упрошу отца откомандировать Мааруфа в Красную армию?

— Не понимаю вашего юмора, — строго ответил Штейн. — Речь идет о десятках тысяч жизней, которые мы с вами можем спасти, не покидая Стокгольма.

— У вас есть конкретные предложения? — усмехнулся журналист.

— Умерьте свой скепсис. У меня есть конкретный план.

— Интересно послушать.

Штейн сел в кресло напротив Рауля и, глядя ему в глаза, спросил:

— Как вы думаете, если бы в Европе появилось сильное партизанское движение, стал бы Гитлер перебрасывать свои дивизии на Восточный фронт?

— Конечно нет, — подтвердил Валленштейн. — Они были бы оставлены для локализации и уничтожения партизан. Вот только где взять партизан в Европе?

— Не спешите. Партизан мы с вами при всем желании здесь не отыщем. Но как, по-вашему, что было бы, если бы какой-нибудь мощный диверсионный отряд напал на шведский или норвежский порт и в течение некоторого времени смог бы его удержать? Этого времени оказалось бы достаточно для того, чтобы уничтожить склады и вывести из строя портовые сооружения.

— Этот отряд был бы немедленно подавлен немцами, а порт отбит и восстановлен.

— Наверное, для этого немцам потребовались бы определенные силы.

— Конечно.

— И солдаты, которые будут отвлечены на уничтожение диверсантов, не попадут на Восточный фронт.

— Разумеется. Они будут привлечены к охране и обороне береговой линии.