Однажды мы захотели пить, и мой брат Рувен, 1924 г. р., вышел из ямы. Его поймали местные полицейские и начали бить палками и требовать, чтобы он сказал, где прячутся остальные члены семьи. Среди этих полицейских был его друг, с которым он вместе учился до войны на курсах. Этот друг вынул пистолет и выстрелил в голову брату.

Через несколько дней мы с мамой вышли, собрали его волосы и все, что осталось от его головы, в шапку и понесли захоронить на кладбище. Там подходит к нам этот полицейский, который его убил (тело брата мы так и не нашли) и говорит маме: “Хорошо, что я вас увидел. Ведь я вас спас. Если бы я его не убил, то его бы терзали до тех пор, пока он не указал, где вы все прячетесь”.

Я думаю, что этот полицай правильно сделал. У нас была женщина, которую немцы поймали, очень пытали, и она выдала своих. Ее оставили жить, а всех ее родных убили. Она сошла с ума.

Немцы убили мою маму, трех братьев и двух сестер.

После третьего погрома отец и брат Мотл, ему было 15 лет, ушли из деревни. Брат стал просить отца, чтобы они вернулись и взяли меня. Но отец сказал, что не вернется, и тогда брат сам вернулся за мной.

Мы долго ходили, несколько дней, прятались в лесу. Иногда заходили в деревни, но это было очень опасно, так как крестьяне часто выдавали евреев. За сданного немцам и полицаям еврея давали стакан соли. Люди были разные.

Например, был случай со мной. Я был еще небольшим и попрошайничал. Однажды я зашел в деревню Задрожье. Над первым домом висели крест и изображение Иисуса Христа. Я зашел в этот дом. Было, конечно, видно, что я еврейский ребенок, и хозяйка взяла меня за шиворот, быстро засунула под печь. “Сынок, у меня в хате полно полицейских и немцев. Сиди тихо”. Когда она меня оттуда вытащила, то сказала, что в этой деревне немцы, дала кусок хлеба и отправила.

Вот еще история с дядей Виктора Дименштейна, Гевесом – братом его матери Рохи. Когда в Пудоти начали стрелять и на нас напали немцы, то Виктор Дименштейн побежал в одну сторону, его сестра с матерью были в другой деревне, но они в панике потерялись, а рядом с Рохой оказался ее брат Гевес. Во время нападения немцев его ранило в живот, и он попросил, чтобы она его в яму спрятала. Но в панике она его бросила, потому что пыталась в такой суматохе найти своих детей. В конце концов они все нашлись, но надо было идти дальше, и она сказала, что Гевес погиб.

Через два года, когда Роха с детьми, ее сестра Маша с детьми жили уже в Челябинской области в эвакуации, однажды ночью раздался стук в дверь, и вошел Гевес. Оказывается, когда он уже умирал, его нашли крестьяне, повезли в партизанский отряд, там ему сделали операцию и он выжил. Потом стал искать своих и нашел.

Надо сказать, что мы в деревни западной части Белоруссии старались не ходить. А больше на восток, так как знали, что крестьяне западных районов чаще выдавали евреев.

В один из дней, когда проходили через речку Вилию возле деревни Погост, услышали еврейскую речь. Спрятались, а потом вышли. Это были евреи из партизанского отряда “Мститель”. Они сказали, что, когда будут возвращаться назад, заберут и нас.

Так и вышло. Мы попали в еврейский семейный лагерь, в котором было человек 30–40, и находился он возле партизанского отряда[50].

Из воспоминаний Виктора Дименштейна (Израиль)

Я родился в местечке Долгиново в 1926 году. В нашей семье детей было двое – старшая сестра и я.

В начале войны из нашей большой семьи маминых и папиных родных первой погибла Ходос Вихна, мамина сестра. Ей было 24 года, она работала телеграфисткой, и, когда немцы входили в деревню, она передала это русским по телефону. Кто-то из крестьян рассказал об этом, и немцы ее сразу же расстреляли.

В первый погром, когда еще не было гетто, отец нас спрятал, а сам не успел, и его убили. Во второй погром, уже в гетто, мы с мамой успели спрятаться в “малине”, на чердаке. Там нас увидел Федька, местный полицай, но он не выдал нас, сказав: “Пусть жидочки еще поживут”. А наши родные все погибли. Среди них и мамины родители: отец – Юде-Лейб Ходос, мать – Ципора и многие другие.

Третьего погрома мы уже не ждали, мама нас увела в деревню Мильча. Там мы у знакомых крестьян спрятались. Мы заплатили за то, что они нас прятали, и вскоре туда же пришла мамина сестра с мужем. Во время нашего там пребывания со мной произошли серьезные изменения.

До войны я был очень религиозным человеком. Очень. Даже в гетто все соблюдал и не давал возможности своим родным нарушать кашрут и другие религиозные законы. Но когда я увидел, что немцы делали с евреями, как приходили в гетто, брали маленьких детей, которые играли на улице, и раскраивали им черепа, издевались над нами, я не мог прийти в себя. Думал: “Если Б-г смог допустить такое со своим народом, значит, его нет?” А эти мысли были невозможны для меня, с этими мыслями я не мог жить. И тогда я повесился в хлеву у крестьянина, где мы прятались. Случайно зашел туда его сын и перерезал веревку, на которой я висел. С этого времени я перестал быть религиозным.

Мы все находились у крестьян приблизительно до мая 1942 года. Недалеко от деревни в партизанском отряде был мой дядя, мамин брат, он пришел за нами и забрал нас в отряд.

В лесу прятались многие евреи, убежавшие из гетто. Они старались быть ближе к партизанам и, конечно, очень мешали им. Меня сразу взяли в отряд, дали винтовку и поставили на караул. Комиссаром отряда был Тимчук, и благодаря ему спаслись сотни евреев, так как позже он собрал тех, кто смог спастись из гетто и находились в лесу. Так был организован отдельный отряд из еврейских семей[51].

Из рассказа Шмуэля Кугеля из местечка Плещеницы

Я возвращался с работы с четырьмя евреями. Возле местечка нас предупредили: “Немедленно бегите в лес, у нас гестапо забирает оставшихся евреев”. Я хотел бежать домой, чтобы спасти жену или погибнуть вместе с ней. Спутники меня не пустили и увлекли за собой в лес. Немцы стреляли в нас, но не попали.

Я не мог поспеть за молодыми, сел на опушке и просидел под холодным дождем до темноты. Ночью я пробрался к себе. Я надеялся, что жена спряталась где-нибудь возле дома и ждет меня. Но я никого не нашел, и хата была заперта на чужой, не наш замок. Надеяться было не на что.

Я залез под стог сена, чтобы согреться и обдумать, что делать дальше; оставаться до утра, чтобы попасть немцам в лапы, я не хотел. Я хотел жить, чтобы видеть своими глазами, как будет отомщена кровь невинных.

Я решил отправиться в Долгиново, в Польшу. Шел дождь, у меня не было ничего теплого. Я нашел только большой мешок, накинул его на голову, взял в руки посох странника и, оставив родину и дом, последним из местечковых евреев ушел в темную ночь.