Вот как долго может оставаться нормальным претендующий на интеллигентность, пишущий стихи человек с университетским образованием, живущий такой жизнью?

Бог хохочет сейчас, наверное.

И я тоже.

* * *

Шесть лет назад мой круг общения состоял из художников, успешных писателей, известных актеров, раскрученных фотомоделей. Я тет–а-тет пил чай с африканским принцем Анкиром и пиво с председателем российского ПЕН–клуба Александром Ткаченко.

Нам было о чем говорить. И я этим горжусь.

А теперь мои приятели — турецкие бандиты и польские проститутки. И пиво я пью с главарем банды «Шакалы», а кофе — с сутенершами. Мой приятель Али отсидел три года за тяжкие телесные повреждения и имеет запрет на вход во все дискотеки Вестервальда, включая мою.

Уважение их я ценю не меньше.

Смешной прогресс, право.

А я‑то вроде тот же самый.

* * *

У меня середина недельного отпуска, я в Москве. Поздний вечер в «Шоколаднице» на Таганской. Докуриваю последнюю суперлегкую сигаретку. Кофе допит, девушка ушла, и ждет меня достаточно стандартное окончание дня: на раскладной тахте с томиком Гиляровского в руках. Гиляровский опять — грудь колесом — будет бродить по трущобам и злачным местам. Все вокруг боятся, а ему хоть бы хны, то кружкой врагу по зубам, то знакомый шулер выручит… А френды его: «Ох, Владимир Алексеич… Ах, Владимир Алексеич». А он так метровым плечом пожмет, подмигнет, дескать, «та ж пустяки, право», — и дальше хвастать. Не иначе, мой стиль слизал. Короче, прикольный ЖЖ, надо зафрендить. Сейчас докурю и пойду домой. Трубку забыл, а табаку хочется. Самообман — супертонкая сигаретка, суперлегкая.

Дверь кафе открывается, и на пороге вместе с волной холодного свежего воздуха появляются три новых посетителя. Чем‑то они привлекают мое внимание, хотя внешне не особо примечательны. Так, трое грузных мужчин слегка навеселе, двое из них немолоды, лет пятидесяти. Одеты в строгие дорогие костюмы, впрочем, чувствуют себя в них свободно. Пожалуй, отличает их от обычных посетителей явно военная выправка, которую никогда не скроешь. Ее нельзя перепутать с манерами спортсмена или бандита. К тому же они оглядывают зал с тем особым покровительственно–благожелательным выражением лица, какое, наверное, часто появляется у королей на пенсии или у генеральных секретарей кровожадных партий при посещении детского сада.

Один из них, самый высокий и массивный, в очках и с небольшой залысиной над крупным лбом, подходит ко мне.

— Молодой человек, вы разрешите присесть возле вашего столика? — чуть наклонившись, слегка иронично, но без тени издевки, низким приятным голосом говорит он.

Юмор, насмешка или добродушное чудачество подвыпившего серьезного человека в минуты расслабления? Ну что ж, работа ночного охранника научила меня быстро соображать и действовать в непривычных ситуациях. Немного удивленно поднимаю бровь, но принимаю игру и делаю широкий приглашающий жест:

— Конечно. Буду рад соседству.

Мужчины переглядываются. Самый молодой утвердительно кивает, и они, сняв пиджаки, садятся за ближайший столик. Высокий оказывается напротив меня, и мы периодически встречаемся взглядами. У него приятное, немного уставшее лицо. Он чем‑то неуловимо напоминает мне Юрия Сенкевича, любимого телеведущего, и, видимо, поэтому я проникаюсь к нему некоторой симпатией. Когда наши взгляды снова пересекаются, он с улыбкой встает и протягивает над столом руку:

— Саша.

— Максим.

— Дело в том, что мне исполнилось пятьдесят лет. Официально праздную завтра, а сегодня легкая разминка с коллегами. Мы слегка пьяные и можем не соблюсти приличия, но все‑таки, может быть, сдвинем наши столы и выпьем вместе? Если, конечно, вам не противно пить с тремя старыми козлами.

И снова веселый, но в то же время быстрый взгляд из‑под очков.

Ха! Не таких видал. Приставляю к соседнему столу свой.

— Конечно, буду рад поздравить и с вами выпить. А с козлами я не пью. Ни с молодыми, ни… со зрелыми.

Стены уютной «Шоколадницы» сотрясаются от дружного громового хохота. Становится легко. Официант приносит виски в маленьких стаканчиках и кофе. Нас четверо: я, Саша «Сенкевич», его товарищ, немного неприятный тип с высокомерно–обиженным выражением лица, и третий их спутник, молчаливый и незаметный молодой человек с черными усиками. Он хитро улыбается, благожелательно скромен, неразговорчив и, в отличие от нас, упорно пропуская тосты, пьет только кофе. Но внимание мое занимает «новорожденный».

Саша рассказывает. Как прилетел только что с Камчатки от друга, у которого сто гектаров охотничьих угодий. О том, как тот собирает мед и стреляет шестидесятикилограммовых волков. О том, как охотится на горностаев, оставляя медвежью тушу на ночь в лесу в качестве приманки. О том, что там можно жить и не болеть хворями ни тела, ни души, и пахнет там прохладной хвоей и чистыми, ломящими зубы родниками, и дети там рождаются здоровые, большие и сильные. О том, что ему уже пятьдесят лет…

— Тебе сколько лет, Максим?

— Тридцать четыре.

— Эх… мальчишка…

— Слегка.

— Дети есть?

— Нет.

— Заведи. Заведи обязательно!

Рассказывает о своих детях, о сыне, который майор, программист и хороший человек, а это самое главное. Голос его мягко рокочет, заполняя собой все пространство, и слушать его приятно. Чувствуется, что он сильный, спокойный, много чего повидавший на свете.

Неожиданно вступает в беседу Сашин спутник. Все‑таки он неприятен. Ему, пожалуй, за пятьдесят, у него резкие интонации и лицо разорившегося графа, пропившего свою печень.

— А что ты делаешь у нас в Москве, Максим? Сам вроде не москвич.

— Приехал на десять дней из Германии.

— Ха! Так ты немец, что ли?

Все понятно. Я еще, с его точки зрения, молодой. У меня многое впереди. У него ничего этого нет, но есть какая‑то власть над людьми. Интересно, это чиновничий пост или деньги? Ни то, ни другое не вернет молодости или упущенных возможностей, но такая суррогатная подмена побуждает пободаться. Можно сразу дать по ментальным зубам, но уж больно мне симпатичен дядя Саша, не хочется рвать теплую, человеческую волну общения с ним.

— Приехал в кино сниматься.

— Хэх… Снимут?

— Откуда я знаю?

— Дурачок! А деньги ты с собой привез?

Добровольно подставляюсь:

— Да, двести евро.

Вот он — оргазм! Граф без печени разевает в немом хохоте свою коричневую пасть. Его никто не поддерживает. Тогда он, качая головой, напоказ достает свой бумажник. В нем ворохом мелькают русские пятитысячники. Искоса смотрит на меня, ловя впечатление. Я продолжаю добродушно улыбаться. Он немного удивленно разворачивает портмоне, видимо решив, что я не обратил внимания. Выпускаю тонкую струю дыма прямо в деньги. Все, кроме него, смеются.