тогда в передовой полк встану! — закончил князь мысль боярина. — Добре! Так тому и быть![27] После совета уединимся и переоблачимся. Но раз вы, отроки, тайну сию знаете, никуда вас не отпущу. При мне будете!..

Глава 8

На Калиновом мосту

Русское войско переправлялось через устье Непрядвы затемно. С высокого берега открывалась широкая пойма, слева по течению — серая с прогалинами, справа — песочно-жёлтая, словно светящаяся, причудливо разделённая извилистой агатовой водной гладью. Казалось, что это не вода течет, а гигантская чёрная змея ползёт по долине, рассекая её своим телом на две части.

Семь мостов, спешно наведенных через стремнину, принимали тысячи ног, и чудилось, будто не рать, а гигантская гусеница-многоножка не спеша перебирается по змеиному телу на другой берег. Левая часть суши, сплошь заросшая клевером и разнотравьем, от обильной росы стала непривычно скользкой. То тут, то там, спускаясь к переправе, ратники спотыкались, поминали всех святых, поднимались под шикание товарищей и продолжали свой путь, сосредоточенно глядя перед собой. Два факела — на левом берегу, чтобы в темноте не промахнуться, заходя на лавинки, два — на правом, чтобы случайно не сделать шаг в сторону с хлипких мостков и не оказаться в холодной сентябрьской воде.

Откуда-то издалека ветер гнал облака. Они нависали над рекой, почти чёрные, полные дождя. В воздухе пахло грозой, а может быть, смертью — неминуемой спутницей любых сражений.

— Калинов мост через реку Смородину[28], — прошептал Ивашка, заворожённо глядя на непрерывный людской поток, сжимающийся на левом берегу в семь ручейков и растекающийся половодьем по желтеющему правому берегу. Сказал и устыдился, украдкой виновато взглянув на стоящего рядом Юрко.

— Ну, что замолк? Сказывай дальше, — подбодрил чернец писаря, поглаживая по холке своего норовистого жеребца.

— Непригоже ведь… Идолопоклонство, — выдавил из себя Иван.

— Отчего ж непригоже? — пожал плечами ратник и произнёс, — «…вздыбилась речка Смородина, с Калинова моста кровь бежит, на Русской земле стон стоит, на чужой земле ворон каркает».[29]. Это, Ваня, не богохульство, а память людская, слово пращуров, вера их. Такое негоже забывать, а тем паче считать срамным и зазорным.

— Да как же?..

— А вот так, друже. Как человек вырастает из детской одёжки, так и народ по мере взросления правит себе новые ризы. Как играло дитё неразумное в куклы, так и род человеческий в отрочестве своём идолами утешался. А потом вырос и оставил свои юные забавы. Взрослому в детскую одёжку облачаться — юродивым прослыть. Но и отвергать прошлое своё, обычаи староотеческие, предавать забвению детство и отрочество своего рода тоже не след… В прошлом, как в корнях деревьев, — опора настоящего и будущего. Кто отрежет себя от корней — погибнет неминуемо.

Юрко отвёл глаза от зардевшегося лица Ивашки, оглянул деловито суету на переправе и нашёл великого князя, облаченного в неприметный доспех рядового воина…

— Однако пора и нам, Иван, дать испить комоням студёной водицы реки Непрядвы, — чернец пришпорил бока своего коня. — Ты давай, за князем присматривай, а я погляжу, кто с боярином Бренком рядом обретается.

* * *

Великий князь Дмитрий Иванович окинул ревнивым взглядом свой стяг, реющий невдалеке на холме, своего друга и ближнего стольника Мишу Бренка, восседающего на великокняжеском скакуне, обступивших его рынд и сторожей чернецких, крепко сжав в кулаке печать — символ власти, на которой были выбиты всего три слова:  ВСЕ СѦ МИНЕТЪ[30]. Мудрый наставник князя, митрополит Алексий, повелел сделать её для юного Дмитрия, когда пришедшая из Европы и гуляющая по Руси «чёрная смерть» выкосила семью князя, забрав жизни отца, мамы и младшего брата. Из некогда большого потомства Калиты, из трех сыновей и шести внуков, остались тогда лишь двое малолеток, отчаявшихся и не понимающих, что делать, как жить дальше.

— Всё сиё минет, — утешал митрополит Дмитрия, по-отечески гладя по голове, не давая впасть в великий грех уныния, уверяя, что Господь милостив и никогда не посылает испытаний больше, чем человек способен вынести. — Всё, что не убивает, делает нас сильнее, — убеждал Алексий юного князя, беря в свою руку отроческий кулачок с зажатой в нём печатью, когда в 1365 г. Москву целиком уничтожил надолго запомнившийся москвичам страшный Всесвятский пожар, — всё пройдёт, и только по твоим делам потомки будут судить, кем ты останешься в их памяти…

— Всё сиё минет, — прошептал великий князь Дмитрий Иванович и тронул шпорами коня, посылая его в черную воду Непрядвы.

Всё, что мог, он сделал. Полки урядил, воевод назначил, место сечи выбрал. Помогла последняя весточка преподобного Сергия, принесенная Георгием. Главный удар Мамай нанесёт своим правым флангом. Именно поэтому князь настоял на формировании потаённого засадного полка из отборной кованой рати, лично определил его место на поле боя слева, в полуверсте от главных сил. Боброк-Волынский знает, что делать, и если, паче чаяния, сложится, как задумано, — ударит вовремя. Тогда есть надежда взять мамаево войско в латные клещи. Победит рать русская — он, Дмитрий, ещё вернётся под свой великокняжеский чёрмный стяг, а коли нет… Про то и думать не стоит. На всё воля Божья. Сейчас его мысли поглощала сеча, в которую он пойдёт простым воином и мечом докажет, что не только по праву крови, но и по делам ратным занимает своё положение, достойное великих предков.

Князь глянул на переправу, пологие в этих местах берега Непрядвы, колонны пешцев, покидающих берег, и кавалерию, пробующую каменистое дно брода.

Преодолев реку, полки всходили по затяжному отлогому подъёму на высокий холм, исчезали в тени зелёной дубравы, проходили её насквозь, оставляя под сенью густых крон дружины засадного полка, следовали на основную позицию, подобранную разведчиками-ведомцами в пяти верстах от переправы, на лугу, огороженном глубокими оврагами и заболоченным лесом.

Рати сосредоточивались за холмами и, невидимые для ордынских соглядатаев, принимали боевой порядок, чтобы утром спуститься в низину между долинами реки Смолки и Нижнего Дубяка. Где-то впереди дозорный отряд отчаянного рубаки Семёна Меликова резал передовые разъезды степняков, не позволяя им приблизиться к русскому войску, чтобы разведать его диспозицию и предупредить о ней хана, и давая русской рати время развернуться в боевые порядки. Все знали, что кому делать. Всё переговорено стократно за время похода от Троицы к Дону.

А в это время за спинами перебравшихся через реку полков жарким пламенем занимались наведённые переправы, отрезая любую возможность податься назад, покинуть поле боя и отступить. Пятьсот шестьдесят лет оставалось до слов, произнесенных политруком Клочковым: «Велика Россия, а отступать некуда, позади — Москва», но услышь их тогда, в сентябре 1380