— Эй, вы, оба!

Они прекратили играть и растерянно уставились на Хироюки. Это только распалило его. При виде застенчивого, неуверенного взгляда его намерение излить на них свою злобу стало непреодолимым.

Остановившись в нескольких шагах перед ними, он хмуро буркнул:

— Я хочу знать ваши имена и адрес.

— Что? — Папаша смотрел на Хироюки одновременно озадаченно и высокомерно.

— Ваш мяч так больно ударил моего мальчика, что он ходить не может. А что, если вы ему ребра сломали или что-то еще? — Хироюки поднял руку и указал на место, где только что находился его сын. Только сына больше там не было.

Кацуми притворялся, что ему больнее, чем было на самом деле, чтобы вызвать у отца жалость. Когда же понял, что Хироюки это только раздражает, у него все внутри сжалось от страха. В данном конкретном случае гнев отца вылился не на него. И все же Кацуми был напуган. Даже спина отца излучала недоброжелательность. Еще немного — и недовольство перейдет в ярость. Кацуми хотел избежать подобной сцены любой ценой. Это ужасало его еще больше, чем опасение вызвать отцовский гнев на себя, — быть свидетелем его нападения на кого-то третьего. Особенно кошмарно было, когда его жертвой становилась мать. В такие минуты он еле дышал.

Хироюки догадался, что сын стоит рядом с ним, только когда тот потянул его за руку.

— Папа... — дрожащим голосом позвал Кацуми. Он уже несколько раз окликал отца, но тот был слишком распален, чтобы услышать его.

Хироюки обнаружил, что у него уводят из-под носа основание для стычки.

— Все в порядке... у меня ничего не болит...

Кацуми тянул отца за руку, пытаясь увести. Он убеждал отца оставить все, как есть, и идти домой, а не вымещать ярость на посторонних людях.

— Ничего не болит? Тогда что за рожи ты только что корчил?

Гнев Хироюки нашел новую мишень. Отец и сын, игравшие в мяч, неподвижно стояли, упершись в бока одетыми в перчатки руками, и ждали, как все обернется. Негодование Хироюки переключилось на Кацуми. Но им от этого не стало спокойнее — об этом ясно говорили их встревоженные взгляды.

— Прости, папа, — пролепетал Кацуми с лицом, искаженным страхом, и готовый расплакаться.

— Дурак, разве так извиняются! — замахнулся Хироюки.

Мгновение, когда глаза отца меняли цвет, редко ускользало от Кацуми. Как только его возбуждение достигало крайней степени, его черные глаза белели, темно-каряя радужная оболочка внезапно сужалась. Кацуми инстинктивно зажмурил глаза и закрыл лицо руками.

Хироюки ударил сына, но этого оказалось недостаточно, чтобы выплеснуть ярость. Тогда он швырнул Кацуми на песок и начал пинать его ногами.

Лицо мальчика, мокрое от слез, было все в песке, и он продолжал извиняться:

— Прости, папа. Прости...

Когда еще его сын молил о пощаде так робко, жалобно, сопливо? Этого одного было достаточно, чтобы довести Хироюки до безумия.

Взрыв негодования не был долгим. Хироюки внезапно взял себя в руки и потянулся, чтобы поднять мальчика с песка. Его совсем не беспокоило, что на них смотрят посторонние. Просто мгновенная буря, начавшаяся в нем, внезапно вырвалась наружу. Сейчас, когда она миновала, он уже сам не помнил, что было ее первоначальной причиной. Последовательность событий была просто смешна: бейсбольный мяч ударил его сына в ребра, сын изобразил, что ему очень больно, отец начал наезжать на тех, кто бросил мяч, сын стал вдруг утверждать, что ничего не случилось, тогда отец сделал ему кое-что такое, от чего можно было в самом деле закричать. Хироюки не мог словами описать абсурдность всего этого. Он медленно покачал головой и пробормотал себе под нос: «Совсем становлюсь как папаня мой».

Сын, конвульсивно всхлипывавший перед ним, напомнил ему, каким сам он был в этом возрасте. А был он точно таким же. Когда Хироюки в бешенстве пускал в ход кулаки, он становился карикатурно похож на своего собственного отца. Он понимал это, но ничего поделать с собой не мог. Он знал, в чем коренится ярость, текущая в его жилах, но это не помогало ему сдерживаться. Бурная волна эмоций захлестывала и сотрясала его.

Хироюки поднял глаза, чтобы удостовериться, что папаша с сыном, игравшие в мяч, ушли.

У этих городских типчиков, наводнивших пляж, всегда был самый лучший спортивный инвентарь. Мяч, перчатки — все это было так, для фасона Потеряв интерес к игре, они наверняка вернулись к своей машине и теперь ищут себе какую-нибудь другую забаву.

Он дал сыну легкий подзатыльник, и они пошли дальше — вдоль пляжа к парку. Хотя времени у них было с избытком, он чувствовал странное напряжение. Почти страх.

— Чертова сука! — вслух сказал он.

С ними не было его жены — вот это и послужило основанием его неконтролируемой досады. Все происходившее вокруг внушало ему отвращение. Плеск волн, обычно такой приятный, бил ему по нервам.

— И куда эта чертова сука подевалась?

Большинство рыбаков на Футцу не работало по субботам, потому что в воскресенье рынок был закрыт. Проснувшись сегодня утром, он не обнаружил в доме своей жены.

* * *

В выходной он вставал на несколько часов позже обычного. Было уже где-то около девяти часов, когда обжигающая жажда, сопутствующая похмелью, прервала его сон. Он перевернулся и попросил жену принести стакан воды. Но сколько бы он ни звал, ответа не было.

Он встал с постели и по дороге в кухню заметил, что квартира выглядит не так, как обычно. Как правило, в это время его жена сидит на софе и смотрит телевизор в гостиной, сделав все утренние дела по дому. Его завтрак уже на столе, посуда, перемытая и вытертая, стоит у раковины, белье постирано, и квартира подметена Так все выглядит каждое субботнее утро.

Но сегодня все было не так — куда бы он ни посмотрел. У раковины горкой стояла грязная посуда, нестираное белье лежало в корзине.

— Нанако!

Выкрикнув имя жены, он поднялся по лестнице и заглянул в детскую. Жены не было и там.

У Хироюки не оставалось другого выбора, кроме как приготовить завтрак из того, что он сам найдет в холодильнике. Он дождался, пока сын вернется из школы, и пошел с ним прогуляться в надежде, что по пути они отыщут Нанако.

* * *

Пересекая парк, Хироюки пытался припомнить, что, собственно, произошло прошлой ночью. Кажется, он выпил больше обычного: ведь завтра на работу не надо. Но он чувствовал, что на этом не остановился. В будни Хироюки ложился спать не позднее девяти: ведь вставать надо очень рано, в половине третьего. Но когда он лег этой ночью, Хироюки припомнить не мог. Жена ложилась спать одновременно с ним. Они спали рядом на сдвинутых футонах, на матрасах в комнате, рассчитанной на шесть спальных мест. Обычно Хироюки достаточно было повернуться, чтобы увидеть лицо спящей жены. Он помнил, что видел его этой ночью. Она быстро уснула, не храпела, и ее лицо было освещено лампой, горевшей близ ее подушки. Хироюки хорошо различил его в этом тускловатом освещении.