Студийная запись давным-давно затерта, но сохранилась одна сцена, снятая вне павильона, в парке святого Стефана. Красивый печальный священник наблюдает, как беззаботные детишки кидают уткам хлеб. Крутится архивная пленка, а я сижу в просмотровой будке и не могу поверить в свою находку. Перепроверяю: шестьдесят шестой год. Это, без сомнения, первый в Ирландии публичный документ, свидетельствующий о нездоровом интересе священника к детям. Но, как и с чаепитием в комедийном сериале, за которым не стоит ничего, кроме чаепития, затянутая сцена с утками – лишь про кормление уток.

Этот возмутительный (несуществующий) подтекст епископ обходит вниманием и высокопарно продолжает: «Даже в детстве он отличался невероятной скромностью. Он привык довольствоваться малым и был бережлив. Снисходительный с теми, кому было далеко до его интеллектуальных дарований, нежный с нежным полом, он был щедрым к нуждающимся и защищал обездоленных. Было даже время, когда он подумывал о сане, и церковь, как видно по его последующей карьере, понесла в его лице значительную утрату. Однако я всегда испытывал на этот счет сомнения, о которых не говорил вслух. Но, если я и упрекал его в гордыне, то не в мирской, а в духовной. Бойд полагал себя неудачником, даже когда добился власти. Это исказило его восприятие окружающего, и в последние годы ему мерещилось, что в интеллектуальных и художественных кругах его осаждают враги, которых в реальности не существовало».

Или они все же существовали? Моя мать продемонстрировала это майским утром 1980 года, когда поднялась вверх по узкой лестнице в его офис на Уиклоу-стрит с бутафорским пистолетом, оказавшимся настоящим, а вниз спустилась уже совершенно безумной.

«Осаждаемый врагами» – подходящее определение для человека, который, как любят выражаться в Дублине, «подставился под пулю». Каждый может подставиться – никто не застрахован от ограбления или, скажем, изнасилования. В те трудные, но, бесспорно, более тактичные времена мы существовали в возвратной глагольной форме. Кто-то «убивался», кто-то «разорялся». Например, многие друзья моей матери, актеры, порой признавали, что «замешкались» с оплатой квартиры.

Чтобы поздороваться с моей матерью, Бойд вышел из кабинета в приемную, где за столом сидела его личная помощница Мэри Бохан. Не в его привычках было лично встречать посетителей, но для этого случая он сделал исключение. Он стремился проявить учтивость к известной и уважаемой актрисе; кроме того, это помогло бы сократить время ее визита. Он открыл дверь и направился к ней, ожидая, что она расцелует его в обе щеки – поцелуи тоже не входили в число его привычек, но он знал, что актрисы это любят.

Она тоже двинулась к нему, поднимая обе руки, но тут же резко отшатнулась. Выстрел раздался как будто сам собой – она едва ли успела бы прицелиться. И вообще все выглядело так, словно она понятия не имела, как эта штука оказалась у нее в руке. Глядя на испуганное выражение ее лица, он решил, что она выстрелила в себя, а боль по какой-то загадочной причине ощутил он. Но потом он обнаружил, что цепляется за дверной косяк. И посмотрел вниз, на свою ногу.

Даже тогда, по его словам, он ждал, что она вручит ему пистолет. Она пришла что-то ему отдать, о чем предупредила еще в дверях: «Я пришла кое-что ему отдать». Она заранее позвонила, чтобы сообщить то же самое: ей надо кое-что ему отдать или «что-то ему показать». Он думал, что она имеет в виду сценарий: актрисы вечно рыщут в поисках звездной роли, которая вознесет их на вершину славы. Она и прежде таскала ему рукописи, и, хотя ему не нравилось, что его отвлекают от работы, он понимал: такую женщину, как Кэтрин О’Делл, нельзя спровадить просто так.

Защита в поте лица доказывала, что пистолет действительно предназначался Бойду в подарок, и настаивала на том, что он был бутафорским, предпочитая обходить молчанием ту долю секунды, когда из него был произведен настоящий выстрел. Но меня им не обдурить. На эту встречу моя мать надела старомодный летний костюм из бледно-голубого твида: круглый воротник, металлические пуговицы, обвитые плетеным шнуром, вероятно «Шанель». Она нарядилась для стрельбы и для шестичасовых новостей.

Пистолет с лязгом упал на пол, и от этого звука Мэри Бохан закричала и бросилась к телефону. Как она рассказала в суде, у нее вырвался не крик, а какой-то сдавленный хрип, словно в горле у нее застряла птица.

Моя мать обернулась на этот звук, и в глазах у нее вспыхнула искорка («ледяная», по словам Мэри) любопытства, словно она хотела сохранить в памяти этот миг. Затем она развернулась, спустилась по лестнице, вышла на Уиклоу-стрит и сотни через три ярдов, на Графтон-стрит, толкнула дверь кафе «Бьюлиз». Там работала официантка по имени Таттенс, которая всегда шумно хлопотала вокруг матери: еще бы, такая важная дама с царственной повадкой, белыми волосами и изумительной кожей. Подавая матери кофе с молоком и булочку с корицей, она по обыкновению продолжала над ней ворковать. Они поболтали о погоде: «Да, очень мягкая». О кофе: «Да, спасибо вам большое, спасибо». О творческих перспективах матери, которые в одночасье изменились к худшему, о чем Таттенс даже не догадывалась: «Когда мы снова увидим вас на сцене?» Когда раздался вой сирен скорой помощи и полицейских автомобилей, пробивающихся сквозь пробку, они не обратили на это внимания.

«Мы говорили о Джимми О’Ди, – рассказала Таттенс, имея в виду всеми любимого давно скончавшегося дублинского актера. – И о былой славе Королевского театра».

Выпив после стрельбы чашечку кофе, Кэтрин прошлась по Доусон-стрит, возле отеля «Шелборн» поймала такси и поехала домой, на Дартмут-сквер, где спустя час ее и арестовали. Без лишнего шума. В дверь постучал вооруженный полицейский. Спускаясь по ступенькам, она взяла его под локоть. Усадив ее на заднее сиденье ожидавшей у крыльца машины, он без колебаний приложил руку к козырьку. Но, возможно, это всего лишь легенда, не знаю. Когда я позвонила в полицейский участок на Пирс-стрит, мне сообщили, что она сотрудничает со следствием и дает показания. Еще она вроде бы забыла надеть туфли.

Разумеется, весь Дублин, к великой досаде Бойда, считал, что она с ним спала. Дабы упредить появление клеветнических измышлений, его адвокат направил в газеты заявление: «Мой клиент не состоял в сексуальных отношениях с нападавшей, а также не пытался в них вступить, равно как и нападавшая не делала попыток вступить с ним в отношения сексуального или романтического характера».

В это не верил никто, за исключением, предполагаю, его жены. Но я верила. Я догадывалась, что стреляла она в него