Правда, мы забежали почти на полтора десятка лет вперед. Пока же, в начале XX века, русские переселенцы, купцы, промышленники интенсивно осваивали Внешнюю Монголию, находившуюся уже более двухсот лет под управлением Пекина. Л. А. Юзефович дает следующую картину монгольской действительности: «Были проведены скотопрогонные тракты, открывались ветеринарные пункты и фактории. Сибирские ямщики стали полными хозяевами на двухсотпятидесятиверстной дороге между пограничной Кяхтой и столицей Монголии — Ургой. Но это все не шло ни в какое сравнение с масштабами китайской колонизации. Нарастал поток переселенцев, распахивались пастбища, хошунные князья лишались своей наследственной власти в пользу пекинских чиновников, чьи законные и, главное, незаконные поборы перешли все мыслимые пределы. При торговых операциях обмануть простодушных кочевников не составляло никакого труда, процветало ростовщичество. Фактически все монгольское население оказалось в долговом рабстве у китайских фирм. Но покорность монголов казалась безграничной, неспособность к сопротивлению — фатальной…». Центральное китайское правительство, желая закрепить за собой все права собственности на естественные богатства Монголии, препятствовало появлению на ее территории не только русских, но любых иностранных предпринимателей, ограничивало ввоз дешевых (а потому пользовавшихся спросом) русских товаров. В начале века Монголия исправно вносила в казну императорского Китая ежегодный налог в размере 14 млн золотых рублей. Монгольская знать, по словам П. А. Бадмаева, «оказалась игрушкой в руках китайских властей». Однако время потрясений, революций и переворотов все-таки пришло и в Великую Степь. В результате китайской революции 1911 года пала маньчжурская династия Цинь, правившая Срединной империей с 1644 года. Революционный пожар вспыхнул и в Халхе — Внешней Монголии.

Антиманьчжурский переворот был совершен в ноябре 1911 года при негласной, но весьма существенной поддержке России, просить о которой ездила в глубокой тайне представительная монгольская депутация во главе с местным князем Хандованом. Царское правительство, убеждая монгольскую делегацию быть умеренной в своих требованиях, твердо дало понять, что Российская империя будет оказывать поддержку Монголии в деле сохранения самобытного строя и не допустит ввода китайских войск во Внешнюю Монголию.

18 ноября 1911 года на улицах Урги глашатаи зачитали обращение князей нескольких влиятельных аймаков (областей): «Мы, монголы, отныне не подчиняемся власти маньчжурских и китайских амбаней (наместников). Их власть уничтожается, и они, вследствие этого, должны вернуться на родину». По соглашению влиятельных князей и лам на престол правителя Монголии был возведен ургинский первосвященник VIII Богдо-гэгэн Джебцзун-Дамба-хутухта, получивший титул «многими возведенный богдо-хан» (т. е. избранный народом всемонгольский монарх). Маньчжурский гарнизон был разоружен и выпровожен в Китай. Также было сформировано новое монгольское правительство из пяти человек, которое возглавил сам Богдо-гэгэн. Русские казаки из консульского конвоя поддерживали порядок в городе, не допуская насилия и грабежей, обычно идущих рука об руку с любой революцией.

Кстати, одну из сотен русского консульского конвоя в Урге возглавлял Григорий Михайлович Семенов, в недалеком будущем — атаман, один из вождей Белого движения на Дальнем Востоке. Четверть века спустя он будет вспоминать об этих днях в своей книге мемуаров «О себе. Воспоминания, мысли и выводы», написанной в эмиграции в Китае в 1936 году. «По распоряжению нашего консула я со взводом своих казаков взял на себя охрану Амбаня — китайского резидента в Урге, дворец которого подвергался опасности быть разграбленным возбужденной монгольской толпой, — вспоминал Г. М. Семенов. — Доставив Амбаня в наше консульство, я не ограничил этим свое вмешательство в развертывающиеся события и, видя, что наличие вооруженного китайского гарнизона… раздражает толпу и вызывает ее на эксцессы, со своим взводом казаков, уже по собственной инициативе, разоружил китайских солдат… После этого, получив сведения о назревавшем нападении на Дайцинский банк в Маймачене, я со взводом отправился туда и, заняв его, предотвратил, таким образом, неминуемый грабеж и расправу со служащими банка…

Авторитета одной нашей сотни, стоявшей в Урге, и одного взвода, принявшего под моей командой непосредственное участие в событиях, оказалось достаточно для того, чтобы сохранить порядок в Урге и направить революционное движение по определенному руслу».

Таким образом в Монголии произошла бескровная анти-китайская революция. Ныне подобные перевороты называют «бархатной революцией» или «революцией роз».

Уже 29 декабря 1911 года русское правительство сделало официальное заявление о событиях во Внешней Монголии: «Провозгласив в Урге свою независимость и избрав ханом своего духовного главу… монголы обратились к России за поддержкой. Императорское правительство ответило монголам на эту просьбу советом действовать умеренно и постараться найти почву для соглашения с Китаем… Не желая вмешиваться в происходящую в Китае борьбу и не питая агрессивных замыслов в Монголии, Россия, однако, не может не интересоваться установлением прочного порядка в этой соседней с Сибирью области, где имеются крупные русские торговые интересы». Русский дипломат И. Н. Крупенский докладывал в Петербург из Пекина о своих беседах с министром иностранных дел нового китайского правительства: «Я выразил министру, что мы не можем согласиться на устранение нас от решения вопроса, затрагивающего наши интересы, и что мы должны получить гарантию, что в Монголии не будет восстановлена китайская администрация».

Осенью 1912 года в Монголию прибыл специальный уполномоченный от российского правительства И. Я. Коростовец, командированный для оказания содействия монголам в деле создания нового государства. На него выпала чрезвычайно деликатная миссия: согласовать требования монголов с осторожной политикой русского правительства, которое ни в коем случае не желало какого-либо обострения отношений с Китаем. Монгольские представители продолжали настаивать на предоставлении полной независимости новому государству, но, в конце концов, российскому эмиссару удалось убедить их принять компромиссный план, разработанный в Санкт-Петербурге.

21 октября 1912 года в Урге было подписано соглашение между правительствами Российской империи и Монголии. Китайские войска, амбани, другие представители китайской власти были удалены с территории Внешней Монголии. В Хушир-Булане, близ Урги, по соглашению с Россией открывалась монгольская военная школа с русскими инструкторами во главе. Это русско-монгольское соглашение вызвало бурю возмущения в Китае. Несмотря на то что маньчжурская династия Циней пала, новое китайское республиканское правительство не собиралось мириться с утратой своей северной провинции. Война с китайцами велась и на северо-западе Внешней Монголии, в Кобдоском округе, и на территории Внутренней Монголии.

Унгерну, изнемогавшему в Благовещенске от скуки и общества казачьих офицеров, людей, знавших и понимавших службу, но в остальном весьма недалеких и считавших барона за человека «со странностями», подобная война была весьма кстати. Именно к ней он готовил себя, когда в одиночку скитался по дальневосточной тайге. Не спортивный, не научный интерес, как у известного путешественника Арсеньева, двигал им. Потомок крестоносцев, он был рыцарем, который призван к войне от самого своего рождения, а ничего другого делать он не хотел. «Крестьяне должны обрабатывать землю, рабочие — работать, а военные воевать», — через восемь лет скажет он на допросе. Он действительно был рыцарем «в те паскудные времена, когда рыцарством и не пахло», — скажет позже об Унгерне один из его собеседников. Рыцарь Унгерн жил в мире, в котором не оставалось места рыцарству, не оставалось места вере в идеальное, в абсолют. Была вера в пресловутый прогресс, в науку; кто-то верил в искусство; кто-то — просто «в естественный ход вещей»… Рыцарю, рожденному для войны, не было места в этом мире. Воевать — из-за чего? «За Веру, Царя и Отечество»? Для секуляризированного современного общества, в котором приходилось жить барону, это были весьма отвлеченные понятия. Современный мир верил в цивилизацию и прогресс, а они не были совместимы с войной. Великая Степь и населявшие ее туземные племена имели о цивилизации и прогрессе понятия более чем отдаленные… Унгерн искал в монгольских кочевниках той простоты и веры, какая была в средневековой Европе, когда в каждом доме жил домовой, а каждой церкви — Бог. В монгольских юртах, в урочищах, в отрогах гор и озерах жили боги, демоны, духи погибших воинов.