И люди этим пользовались. Нейт хорошо помнил один дерьмовый случай: Дейв Джекоби заявил, что оттащит в тоннель Сьюзен Пуласки, девушку, с которой встречался, и прикончит ее там за то, что она ему «не дает». Нейт присутствовал при том, как подонок сказал ей это в школе на перемене. Даже сейчас у него в ушах стоял свиной визгливый голос Джекоби. А тогда Нейт стиснул кулак и хорошенько врезал мерзавцу в пятак. Брызнула кровь, словно у бедолаги там была припрятана пара пакетиков с кетчупом.

(Нейт также помнил, как Сьюзен хорошенько врезала ублюдку ногой по яйцам, когда тот лежал на полу, что доставило дополнительное удовольствие.)

За тот случай Нейта смешали с дерьмом. Но дело того стоило.

– Ты живешь в здешних местах, да? – спросил Фига, прерывая воспоминания Нейта, заново переживающего сладостный хруст носа Дейва Джекоби под своим кулаком. Судя по всему, Фига заглянул в его личное дело.

– Точно. На той стороне Рэмбл-Рокс.

– Это всего в паре минут отсюда. Ты в детстве жил рядом с парком?

– Да. – «И теперь опять живу здесь», – мрачно подумал Нейт.

– Ты жил здесь, когда…

– Когда Риз совершал убийства? Да.

– Жуткая история. Ты слышал, что говорили о нем. – Фига посмотрел на него. Многозначительно, словно констатируя: «Да, ты все знаешь».

– Хочешь сказать, о его казни.

– Я вырос совсем в других краях, и то слышал об этом.

Говорили следующее: Эдмунд Уокер Риз сидел на электрическом стуле – последний, кого казнили таким образом в Пенсильвании, прежде чем перейти на смертельную инъекцию. Щелкнул рубильник. Риз вспыхнул, словно протоновый заряд в «Охотниках за привидениями»[20], но затем…

Пшик! Он исчез. Остались только обугленные следы на стуле и запах…

– Торта «Муравейник»[21], – сказал Фига, отрывая руки от рулевого колеса. – Очень странная деталь.

– Позволь испортить тебе впечатление от этой легенды, – сказал Нейт. – Мой отец служил охранником в тюрьме Блэкледж, когда Риза приговорили к «вышке». И даю тебе слово: он умер на том стуле.

– Твой отец так сказал?

– Да. – «В тот единственный раз, когда я взял себя за яйца и спросил у него об этом», – мысленно добавил Нейт. Еще один день, стоящий особняком в памяти. Случилось это через год или два после того, как Эдмунда Риза поджарили. Отец возился у себя в комнате с удочками и приманкой – на самом деле на рыбалку он никогда не ходил, но много говорил о ней. История о том, как Риз не умер на стуле, а просто бесследно исчез, дошла до школы, и Нейт, услышав ее, понял, что должен спросить у отца. Поэтому он собрался с духом – Карла Грейвза нельзя отвлекать, когда тот занят, а он, похоже, всегда был занят (даже если «занят» означало лишь то, что он пил виски). Но Нейт испытывал жгучую потребность узнать правду, просто чтобы рассказать в школе, какой это на самом деле полный бред. Поэтому он спросил. И тогда Карл повернулся к нему и прищурился, с тлеющим окурком в одной руке и блесной в другой.

Нейт поспешно выпалил вопрос, однако Карл долго его обжевывал.

– Эта история – полная чушь, – наконец сказал старик. – Риз умер на том самом стуле. И уж ты-то должен понимать.

На какое-то мгновение Нейту стало хорошо от сознания того, что он был прав.

– А я и понял, – сказал он, не для того чтобы поспорить, не для того чтобы сумничать, а потому что был горд собой и хотел, чтобы отец также гордился им. Нейт уже собирался произнести: «Я так и сказал ребятам, что это выдумка», – но тут его голова дернулась в сторону от хорошей затрещины, отвешенной отцом. Ему показалось, будто его ударили толстенной книгой. Он ощутил привкус крови из рассеченной губы.

– Того, что ты понимаешь, не хватит, чтобы заполнить малявкину пинетку, – прошипел отец, обдав Нейта зловонным дыханием. – Ты знаешь, что происходит в этой тюрьме, что я вижу там, что мне приходится делать?..

– Папа, я… – всхлипнул Нейт, чувствуя, как наворачиваются слезы.

Старик снова занес руку, но вместо того, чтобы ударить, сказал Нейту убираться прочь. Что тот и сделал. Поджав хвост, поспешно выскочил не только из отцовской комнаты, но и из дома. Он бежал, пытаясь сморгнуть слезы, гоня прочь мысль о том, что в горле застрял мерзкий комок стыда, злости и обиды. Ему было тогда двенадцать лет.

Однако ничего этого Фиге Нейт не рассказал. Он только повторил – нет, ничего этого не было.

– Значит, просто бред сивой кобылы, – сказал Фига.

– Точно.

– Пожалуй, хорошо, что я это узнал, – задумчиво промолвил Фига. – И все же, знаешь, это, конечно, облом, да? Как будто мир лишился капельки волшебства.

– В мире нет никакого волшебства, Фига. И найди утешение в том, что Риз поджарился до корочки за то, что сделал с этими…

Нейт уже собирался сказать «девочками», но как раз в этот момент Фига, свернув на Батчерс-роуд, резко нажал на тормоз, и ему пришлось напрячься, чтобы не налететь на приборную панель.

– Фига, какого черта…

Но он быстро понял и без объяснений Фиги, в чем дело.

Прямо посреди дороги стоял белохвостый олень. Самец. Нейт сразу же сообразил, что животное больно. С развесистых шестиконечных рогов свисали полоски окровавленной красной плоти – хотя в этом, как он успел узнать, не было ничего из ряда вон выходящего. Лишь слезающая мягкая шкура. Сейчас, конечно, уже поздновато – в начале сентября самцы оленей трутся пантами[22] о деревья, сдирая бархат. Нет, больной вид оленю придавали мутные слезящиеся глаза, повисшая вниз голова и струйка слюны, стекающая по длинной морде и толстой шее. К тому же животное было очень худым: сквозь шкуру проступали очертания ребер.

Спотыкаясь, олень бродил по кругу. От одного края дороги к другому он кружил вокруг невидимого центра, и Нейт, несмотря на жаркий день, ощутил пугающую холодную дрожь – потому что, естественно, его мысли вернулись к тем муравьям у Олли в комнате. Кружившим вокруг дохлой мыши.

Нейт понимал, что одно никак не связано с другим.

(И все же…)