– Я вам не верю, – твердо произнесла она.

– А я на это и не рассчитываю, – кисло заметил он. – Тем не менее я все еще здесь. Но раз уж вы вернулись…

Он быстро взглянул на часы. Почему-то от этого обычного и столь излюбленного мужчинами жеста у Джорджии противно засосало под ложечкой и начали подкашиваться ноги. Как будто сквозь туман до девушки долетали слова Митча Флетчера о предстоящей поездке в Лондон, о возвращении не позже чем через неделю; она была настолько сосредоточена на себе, что осознала весь смысл сказанного, только когда его и след простыл.

Убедившись, что осталась в доме одна, Джорджия, пошатываясь, поднялась по лестнице и, добравшись до спальни, с отвращением взглянула на свое отражение в зеркале.

Вид был жуткий, на щеках потеки размазанной туши, бледное и опухшее лицо, взлохмаченные волосы, а одежда помята так, словно в ней где-то валялись. Немудрено, что он подумал, будто…

Ее всю затрясло, руки покрылись гусиной кожей, и она обхватила ими себя за плечи, пытаясь сохранить уходящее тепло.

Почему Митч так накинулся на нее? Его презрительные слова были жестоки, как побои хлыстом. Ни разу в жизни она не давала повода осуждать себя и не представляла, что такое может когда-либо случиться. Он разговаривал прямо-таки прокурорским тоном, и с каким неуважением, даже с обидой! Но все же он думал о ней и волновался, дождался даже, пока она вернулась домой, чтобы убедиться в ее безопасности…

Джорджия присела на кровать. Странные, бессвязные мысли роились в ее мозгу.

Он беспокоился за нее… несмотря ни на что, он думал о ней и тревожился. Он переживал…

К горлу подкатил комок. Девушка убедила себя, что Митч Флетчер тут решительно ни при чем: перепады ее настроения никоим образом с ним не связаны и объясняются чрезмерной озабоченностью из-за болезни тети Мей. Именно поэтому она так ранима и подозрительна к окружающим… и к нему тоже. Он ошибается, но откуда ему знать правду… Заблуждение сделало его злым, жестоким и несправедливым, но девушку не покидало ощущение, что гнев и осуждение были направлены не столько на нее, сколько на ее предполагаемого партнера, на ее не существующего в действительности любовника.

«Что с тобой?» – устало спросила себя Джорджия. Почему она выслушала его упреки? Почему его яростная реакция вызвала у нее чувство симпатии? Когда он метал громы и молнии, она, несмотря на навалившуюся слабость, вполне могла бы ответить ему тем же. Такая странная перемена настроения явно не к добру.

Раздеваясь, Джорджия убеждала себя, что о Митче необходимо забыть. Забыть, и все тут. Сейчас надо побеспокоиться о более важных вещах… гораздо более важных.

Минуло два дня. Джорджии казалось, что тетя Мей воспрянула духом и – какое чудо! – ей становится лучше. На третьи сутки, когда девушка отдыхала дома после очередного дежурства у постели больной, ее пробудил от глубокого сна телефонный звонок.

Еще не сняв трубку, она догадалась, что звонят из больницы. Через десять минут Джорджия уже сидела за рулем и старалась сосредоточиться, дабы избежать аварии.

При этом она мрачно отметила про себя: если Митч Флетчер вернется домой в ее отсутствие, то у него не останется никаких сомнений в том, с кем и как она проводит эту ночь.

Что за напасть такая? Как она позволила ему завладеть всеми мыслями и чувствами в то самое время, когда запасы энергии и эмоций должны быть отданы тете Мей и надвигающимся страшным событиям? Неужели виной всему безудержный ужас перед вечной разлукой с любимой бабушкой и собственным бессилием? Неужто переживания, связанные с Митчем, не что иное, как самозащита от превратностей судьбы? Средство, чтобы забыться?

Чем ближе Джорджия подъезжала к больнице, тем муторнее становилась у нее на душе. О смерти и подумать-то страшно, а уж воочию увидеть, как умирают близкие… Девушка была в полном отчаянии и дрожала так, что зуб на зуб не попадал. Ей никогда еще не доводилось быть свидетелем чужой смерти, а сейчас речь шла о самом дорогом человеке.

Войдя в палату, Джорджия перевела дух: тетя Мей находилась в сознании. Но, несмотря на ясность ума, она выглядела такой слабенькой, что у девушки защемило сердце.

– Хочешь, кто-нибудь из персонала побудет с тобой? – любезно предложила ей медсестра.

Джорджия молча покачала головой и, присев у постели больной, взяла ее немощную, безжизненно лежащую поверх одеяла руку. Невероятно, но тетя Мей улыбалась, и в глазах было столько нежности, что девушка еле сдержалась, чтобы не разреветься. Но дать сейчас волю слезам было бы непростительным малодушием, неуважением к спокойному мужеству, которое помогало бабушке выстоять в суровой борьбе с недугом.

– Не надо скрывать от меня своих чувств, а то я тоже заплачу, – мягко пожурила тетя Мей. – Знаешь, мне еще так много хотелось сделать. Посадить розы… Выдать тебя замуж и понянчить твоих детей. И все же мне почему-то радостно и спокойно. – Она хрупкими пальцами сжала руку внучки. – Джорджия, я совсем не боюсь смерти. Я так часто представляла себе, как это произойдет, что теперь нет ни страха, ни боли…

Врачи успели предупредить девушку, что тете Мей дали сильное обезболивающее, которое избавит ее от физических страданий, а также позволит довольно долго оставаться в сознании, однако потом, в последние часы, возможна потеря памяти, и не исключено, что бабушка перестанет узнавать ее.

«Очень часто больные видят перед смертью своих близких, которые давно умерли, так что не волнуйся, если с бабушкой случится то же самое», – предупреждала Джорджию медсестра.

Тете Мей хотелось выговориться, девушке же, наоборот, казалось, что нужно беречь силы, но она не стала останавливать больную, убедив себя, что не имеет права препятствовать ее воле и желаниям.

Время от времени тетя Мей впадала в беспамятство, принимала Джорджию то за свою покойную сестру, то за мать девушки; медленно и неумолимо убывали силы, холодели руки, и только по сиянию голубых глаз, устремленных на внучку, можно было догадаться, что жизнь еще теплится в хрупком старческом теле.

В минуту просветления тетя Мей, словно выбежавший из темноты ребенок, вдруг громко попросила:

– Держи меня крепче, Джорджия… Я так боюсь…

И лишь только девушка бросилась к ней, подавив мучительное предчувствие, и обняла ее, лицо больной озарилось покоем.

Джорджии почудилось, что тетя Мей всматривается в даль, как будто видит там что-то недоступное обычному взору.

Палата погрузилась во тьму. День пролетел незаметно, наступил вечер, и пришла ночь.

В комнату тихонько вошла медсестра, и сильная горячая рука легла на окоченевшее плечо девушки.

Джорджии было трудно дышать, трудно глотать – так велико и болезненно было напряжение. Она услышала, как тетя Мей что-то бормочет… кажется, чье-то имя… Вдруг лицо умирающей осветилось радостью и восторгом, и девушка невольно обернулась: посмотреть, не стоит ли кто за ней. Но в темноте ничего нельзя было разобрать.