— Ну а если серьезно: как так случилось, что обычный фермер вдруг решил стать политиком?

Эдвард подумал, что хотел бы и сам знать точный ответ. Это было какое-то озарение, словно сама Шэлла нашептала на ухо свои желания, когда он, потный от полуденного солнца, бродил среди высоких зарослей кукурузы. Но такое объяснение вряд ли устроило бы ведущего, да и звучало слишком религиозно для технократов.

— А почему нет? Я люблю Шэлл Сити, как и все мы, и хочу сделать его лучше. Моя ферма входит в тройку лучших, работает как часы, а конкурс на любое вакантное место на ней составляет от пятнадцати до двадцати человек. И, конечно, ее работники ни в чем не нуждаются. Но у меня осталось еще очень много энергии, очень много сил, и, полагаю, я сумею найти им прекрасное применение на посту мэра. К тому же, мне кажется, Юко засиделась в своем кресле. Шэлл Сити нужны новые люди. Со свежим взглядом на проблемы, которые, на мой взгляд, не решаются годами.

— Хорошо. Раз уж вы заговорили о проблемах, то какую бы из них вы назвали ключевой?

— Конечно, экология. Здоровая еда, свежий воздух, чистая вода. В конце концов, мы то, что мы едим, чем дышим и что пьем.

— Спасибо за откровенность. Обычно представители вашей партии не склонны так открыто говорить о своих приоритетных задачах. И я их понимаю. Ну а вы — вы не боитесь отпугнуть некоторых избирателей подобными заявлениями? Вам же известно, как вас называют?

— ? — Эдвард не хотел сам произносить это слово.

— Дровами, — улыбнулся Август, разгадав маневр и решив подыграть. — Многие городские жители опасаются, что вы хотите вернуть нас в каменный век.

— Ах, вы об этом, — Эдвард театрально закатил глаза. — Послушайте, хватит воспринимать фермеров как каких-нибудь пещерных людей, — он на мгновение обернулся к аудитории. — Мы ведь тоже пользуемся комбайнами для сбора урожая, смотрим передачи по ТВ и звоним по телефону, чтобы вызывать врача. Врача, Август, а не знахаря из землянки! Однако я также вижу, как задыхаются промышленные районы и как с каждым годом в родильных домах появляется все больше больных младенцев. Вот что я вижу, Август. И если мы сейчас не займемся экологией, то… — Эдвард состроил страдальческую мину. — Что касается дров. Не вижу в них ничего плохого. Дрова — это тепло, идущее от раскаленного камина в холодный зимний день. Дрова — это сытное блюдо, тонко пахнущее дымком. Дрова — это яркое пламя костра, играющее искрами. А пламя — это отражение Шэллы, которая сгорела во имя всех нас, чтобы развеять тьму.

Послышались робкие одинокие хлопки, через секунду они стали увереннее, громче и наконец ухнули салютом.

Эдвард выдохнул, понимая, что слишком увлекся, поддаваясь жару риторике. Последняя фраза выглядела чересчур религиозной. Но публике, судя по не гаснущим овациям, вроде бы понравилось.

— Я слышал, что у вашей партии несколько дней назад возникли непредвиденные финансовые сложности. После определенных трагических событий, — сказал Август в стихающем шуме. — Это правда?

Этого вопроса Эдвард не ожидал. Весть о дыре, появившейся в партийном бюджете после скоропостижной смерти ее главного спонсора, разлетелась быстрее, чем он предполагал. Хотелось банально соврать Августу, но, глядя на его хищный оскал и чрезмерно внимательный взгляд, Эдвард решил, что стоит придерживаться прежней линии обороны. То есть не врать. Совсем. Ни единого лживого слова.

— К сожалению, да. Бедный Джон. Умер в самом расцвете сил, — со страдальческим видом произнес Эдвард, хотя важного спонсора видел лишь однажды и даже не разговаривал с ним толком. — Легкого ветра его пеплу.

— И что вы будете делать?

— Куплю лотерейный билет, — неожиданно для самого себя выпалил Эдвард.

Смех прокатился по студии, а ошеломленный Эдвард выпал из нее, будто убегая от волны гогота публики. Мысль, казалось, миновала разум, родилась сразу на кончике языка и совершенно безвольно выпорхнула между зубами. Как? Как он до такого додумался?!! И зачем он это ляпнул, выставляя себя на посмешище? — безумной каруселью вертелись вопросы, и он крутился вместе с ними, забыв, что дает интервью.

— С вами все хорошо? — спросил кто-то в темноте.

— Да, простите, — очнувшись, сказал Эдвард. — Хотите еще что-нибудь узнать?

— Конечно. Я не могу не спросить о том, что волнует каждого жителя Шэлл Сити. Как вы планируете бороться с ПД и СИПРО, если станете мэром?

— Не «если», а «когда», — скромно улыбнулся Эдвард.

К этим вопросам он был готов. Не так основательно, как хотелось бы, но во всяком случае не ощущал себя полностью безоружным.

— Скажите, вы помышляете о том, чтобы сделать себе крылья и полететь к звездам? — спросил Эдвард.

— Конечно, нет, — честно ответил Август и поморщился — мол, что за чушь.

— Так, может, не стоит задумываться и о проклятии десяти? Принять его как данность. Как старость, как смерть, как грустное расставание с другом или возлюбленной, как боль, которая неизменно возникает в ушибленном колене. Мы не хотим, чтобы все эти неприятные и ужасные вещи происходили, но они все равно случаются со всеми нами. Так, может быть, стоит просто принять ПД как, например, время, текущее из прошлого в будущее, а не наоборот. Мы ведь не можем повернуть его вспять? И летать, как птицам, нам не дано? — Эдвард с прищуром, сквозь свет студийных прожекторов, взглянул на Августа. — Я общался со специалистами в этой сфере. Вы ведь знаете, что они говорят? Они считают, что самой природой Шэлл Сити заложен некий механизм, который контролирует нашу численность. По их подсчетам, будь нас не десять миллионов, а пятнадцать, то треть населения страдала бы от голода и жажды. А если бы нас было в три раза больше, то мы опустошили бы все вокруг, как рой саранчи. И это не мои слова, насколько вы понимаете.

Только сейчас Эдвард понял, что говорит в полной тишине. Ни смешка, ни шепотка, ни скрипа студийных кресел. Публика, как и Август, слушали его во все уши; ни один волосок не шелохнулся в черно-белой мохнатой шевелюре Фокса. И Эдварду эта звенящая тишина, как и застывший барсук в человеческом обличие, безумно нравились. Его обсмеяли за глупую шутку, природа которой была не менее странной, чем причина ПД, но он выстоял и теперь отыгрался, заставив к нему прислушаться.

— А теперь о синдроме провалов. Тут, я полагаю, есть над чем поработать. Насколько я осведомлен, ни в одном из исторических документов не содержится сведений о массовых провалах в памяти. Первые случаи начались пятнадцать лет назад. Хотя, конечно, вам всем и так об этом известно. Многие ведущие ученые нашего города связывают распространенность СИПРО с… — Эдвард повернулся к аудитории, — экологией. Телекоммуникационные системы, опутавшие наш любимый мир, будто огромный спрут, каждую секунду излучают электромагнитные волны. Вы только вдумайтесь, каждую секунду невидимая сила омывает наш разум, и воздействие этой силы до конца не изучено, будь то изображение на кинескопе моего телевизора или излучение микроволновки. — Он демонстративно поднял ладонь, предвидя шум трибуны. — Естественно, это вовсе не означает, что мы вдруг должны отказаться от всех благ цивилизации. И пересесть с автомобилей на лошадей. Отнюдь! Но я обещаю вам, что приложу максимум усилий для того, чтобы сделать Шэлл Сити чище, и если уж не одолеть СИПРО полностью, то уменьшить число его проявлений. Так что голосуйте за меня! Голосуйте за Эдварда Скама! Голосуйте за чистый Шэлл Сити!