как бы между прочим, забирается все глубже и глубже в короткие рукава и в штанины, голые руки покрываются «гусиной кожей». Ты ежишься, – пока еще бодренько так ежишься, как свежим утром, отбрасывая теплое одеяло, – озираешься, отвлекаясь от голодных мыслей, и вдруг замечаешь, что едва различимые в сумерках деревья раскачиваются от ветра. И ты, глядя на них, думаешь: а не надеть ли джинсовую курточку?

Поначалу она неплохо согревает. Ты забываешь о ночном ветре. Очевидно, ты не знаешь о его коварстве! Он твердо решил пронять тебя даже через куртку. Холод проникает сквозь самые маленькие дырочки и очень скоро добивается своего – ты дрожишь, как листья на этих темных деревьях. У тебя зуб на зуб не попадает, а руки в карманах так трясутся, что если бы ты захотел сейчас выпить газировки, то наверняка расплескал бы полстакана.

В такой ситуации опасно говорить – как бы не прикусить язык! Но ты доведен уже до крайней степени замерзания, поэтому решаешь рискнуть своим языком, своей мальчишеской гордостью, мнением друзей, которые на тебя смотрят и Бог знает, чем еще.

Ты просишь хриплым голосом уставшего, озябшего и голодного Глеба Калинина:

– Д-д-дядя Г-григорий! Я так з-замерз! Дядя Григорий!

– Что, устал? – Григорий повернул голову. – Озяб? Потерпи, скоро уже.

Он с трудом говорил, тяжело дыша – устал от долгого бега. Его ноги в плетеных башмаках тяжело топали по асфальтовой дороге, а спина все больше горбилась, но зато ему не было холодно.

– Но я не могу больше! – Взмолился Глеб.

Григорий остановился, и сразу, как по команде, тележка встала, Серый Вихрь повернул морду назад, он тоже тяжело дышал, высунув язык. У Глеба под курточкой заворочался Никифор, он искал, где бы высунуть голову. Глеб негнущимися пальцами расстегнул верхнюю пуговицу, кот выставил помятую мордочку с сонными глазами. На плече у мальчика встряхнулся зяблик – он давно уж прикорнул возле правого уха.

– Ладно, вылезай, разомни косточки, – сказал Григорий, потом как-то подозрительно посмотрел на Глеба и добавил: – Тебя ведь, небось, кормить надо. Свернем-ка с дороги, будь она неладна!

На обочине Глеб вылез из тележки и ему стало еще холоднее. Зяблик тотчас перелетел на плечо своему хозяину, а кот спрятал голову и заворчал:

– Что за нужда была вылезать из тележки посреди дороги! Тут не лечь и не сесть, холод собачий! Ночь, тем более, а вам все не сидится спокойно на месте. Где нам тут, посреди дороги, устроиться?

Глеб возмутился про себя: мол, хорошо тебе лежать на мягком, так не мякал бы, грел бы лучше! „Могу ведь и скинуть тебя на асфальт, посмотрим, что ты тогда скажешь“. Конечно, он такого не сделал, только поудобнее перехватил руки в карманах на животе. Это движение отозвалось Никифору чувствительными тычками, и он яростно заворочался, показывая свое недовольство. Что ж, его можно понять: он лежал теперь не на коленях, а на костлявых руках, и ему нужно было держать равновесие, чтобы не вывалиться из-под куртки.

Еле переставляя затекшие ноги, Глеб вслед за Григорием и волком сошел с дороги и сквозь жиденькие лесопосадки выбрался к пшеничному полю. Здесь ветер дул еще сильнее, и Глеб повернулся к нему спиной, пока Григорий озирался, прикидывая, где бы остановиться. Ох, до чего же было холодно! Ветер обжигал шею, несмотря на поднятый маленький ворот курточки. Оставалось только терпеть из последних сил и ежиться, пряча дрожащую голову в плечи.

– Нету здесь подходящего места для отдыха, – сделал вывод Григорий. – Надо идти дальше, в Весеннюю рощу. Еще версты две по дороге. – Он посмотрел на Глеба. – Э-э, да ты, и впрямь, совсем озяб! Ладно, остановимся в этих тополях, надо тебя накормить.

Неподалеку отыскали сносное место, кое-как закрытое с трех сторон кустами акации. Григорий быстро собрал сухих листьев и веток, какие нашлись поблизости, и развел маленький костерок при помощи кремня. У него это получилось с первого раза – высеклась хорошая искра и листья вспыхнули, а от них занялись и ветки.

Глеб сел на корточки и протянул руки к огню. Блаженство! Тем временем из тележки был выгружен березовый кузовок, небольшая колода и холщовый мешочек. И вот что там содержалось: хлеб из лебеды (не очень приятный на вид, но, все же, съедобный), пареная тыква (уже нарезанная крупными кубиками), ячменная каша (уже готовая, с маслом – только подогреть), морковь, репа и брюква (сырые), пучок свежей зелени (надо же, нисколько не завяла!), мед, молоко и огромная деревянная ложка.

В глиняный горшок с кашей была свалена тыква, добавлена ложка меда, и все это поставилось в золу у огня; когда огонь прогрел один бок горшка, запах усилился, горшок повернули. Большая хлебная лепешка была разломлена на четыре части и сложена на мешок, который послужил скатертью. Здесь же разложили сырые овощи и зелень. Крынку с молоком тоже поставили к огню.

Пока все это готовилось, Глеб усердно грыз морковку, надеясь сбить аппетит, но достиг прямо противоположного результата. Пробовать сырую репу или брюкву он не решился, а когда кончилась морковь, взял хлеб и, сильно сомневаясь в своих действиях, откусил кусочек. Да, вкус не очень – пресно, привкус странный. Но голодный желудок требовал хоть чего-нибудь съедобного – пришлось глотать и откусывать вновь.

– А ты в мед макай, сытнее будет, – посоветовал Григорий.

Да, так гораздо питательнее и вкуснее, убедился Глеб, когда попробовал. Он остановился, съев два куска из четырех и притупив этим чувство голода.

– А каша еще не готова?

Григорий молча повернул горшок, открыл крышку и помешал. Должно быть, скоро. Вон ведь как опахнуло! Вкусная, наверное, кашка.

Никифор оценил продукты сразу, как только их вынули, и хлеб ему явно не понравился, но он все же еще раз подошел и понюхал, а потом устроился неподалеку от горшка, глядя на него и облизываясь. Зяблик трудился над большой крошкой, которую получил от хозяина в первую очередь. Волк спокойно лежал рядом с Григорием, его желтые глаза отражали пламя костра.

Наконец каша подогрелась. Леший голыми руками взял горячий горшок и поставил Глебу. Слюнки так и потекли во рту голодного мальчика, будто он и не съел перед этим два ломтя хлеба! Он взял ложку и неуклюже зачерпнул темно-золотистую массу. Каша оказалась совсем не горячей, но приятно согревала желудок, и вскоре тепло разлилось по всему телу. Мальчик торопливо ел, а кот с беспокойством провожал каждую ложку. Глебу стало стыдно. Он поднял глаза на Григория и спросил:

– А можно дать моему коту?

– Ты оставь ему, он потом доест, – ответил