направлению от макромасштабов генетически связано с углублением космологических представлений. Мы уже приводили высказывание отечественного физика-космолога А.Д. Линде, теперь же можно подчеркнуть, что потребность сопрячь в одном мыслительном акте «изучение Вселенной и изучение сознания» подкрепляется результатами достаточно длительной и обросшей многими подробностями дискуссии по поводу так называемого антропного (антропологического) космологического принципа 54. Неожиданно (для позитивистской мысли) выяснилось, что наблюдаемые свойства Вселенной существенно ограничены условиями, подозрительно необходимыми для нашего существования как наблюдателей этой Вселенной. Иными словами, фундаментальные физические константы являются фундаментальными же и для бытия всякого физика. Конечно, здесь еще нет прямого доказательства принципиального единства или соразмерности человека и природы (логически сходный случай: если от огня очага вскипел чайник и согрелись озябшие руки, еще не следует, что руки держали чайник или полоскались в горячей воде), но и «вычитать» человека из общей картины мира теперь нужно с некоторой осторожностью (тот же пример с кухни: не пожелай кто-то согреться, огонь под чайником мог и не вспыхнуть). Во всяком случае тонкий знаток русской «идеалистической» философии С.С. Хоружий считает нужным сблизить антропный принцип как уже признанное завоевание современной науки с главенствующей установкой «антроподицеи» П.А. Флоренского (смело можем добавить – и А.Ф. Лосева), если как раз иметь в виду «внутреннюю соотнесенность человека и мироздания, человеческого и космического порядков» 55.

Философская работа – это еще и жизнь и, по неизбежности, любовь. В лосевских многотомиях достаточно точных формулировок и скрупулезного анализа в самых детальных подробностях, что же такое есть сия «внутренняя согласованность человеческих и космических порядков». Но есть еще и такие строчки, обращенные к его, Лосева, идейным антиподам: «Кто во что влюблен, тот и превозносит объективность соответствующего предмета своей любви. Вы влюблены в пустую и черную дыру, называете ее „мирозданием“, изучаете в своих университетах и идолопоклонствуете перед нею в своих капищах. <…> А я люблю небушко, голубое-голубое, синее-синее, глубокое-глубокое, родное-родное…» 56. Драгоценная «вставочка» (одно из лирических отступлений) «Диалектики мифа» не только дает нам возможность познакомиться с высоким образцом русской «конкретной метафизики», но еще и напоминает о той могучей силе, что, как известно, «движет солнце и светила», – и здесь мы обращаемся к посвящениям, которыми открывается «Античный космос». Спасибо этой малости: «отшедшей и сопутствующей». Калеченная цензорами, усушенная необходимой сдержанностью автора, но сохранившая-таки живое лицо, работа Лосева несет собой тепло духовного мира далеких лет. В немногих словах, обращенных из книги вовне, к читателю, уместилась и сыновняя благодарность за небесную голубизну детства с томиком Фламмариона под подушкой, и привет родному сердцу спутника и вдохновителя на каждодневное дерзание, и поклон судьбе за подарок непрерывного чуда бытия. И те же слова прокладывают мосток вовнутрь живого текста – там восхищение пред умными и прекрасными конструкциями античного Космоса, там непреходящая любовь к вечному детству человечества…

Да, грядет «новая рациональность». Но только пусть в ней будет ясность и точность «голубого небушка», пусть грядет рациональность чуда, любви и детства. Лосевские книги тому – в помощь.

1.6. О понятии «мир как целое»

Обращение к теме творчества А.Ф. Лосева на конференции «Христианство и наука» никак нельзя посчитать случайным. И это не только потому, что знаменитый ученый-гуманитарий теперь, когда стали известны многие ранее скрытые обстоятельства его жизни, предстает перед нами глубоко верующим человеком и даже тайным монахом в миру 1. И даже не потому, что Лосеву принадлежат труды, непосредственно посвященные вопросу о месте науки в христианском мире. Им, в частности, активно изучались вопросы соотношения знания и веры, критически исследовалась тринитарная проблематика, создавалось учение об «абсолютной диалектике» как «абсолютной мифологии» – фактически это была попытка выявления логико-диалектических основ Православия. Известен теперь Лосев и как активный участник имяславского движения на его заключительной стадии 1920-х годов. Здесь, наряду с о. Павлом Флоренским, он выступил в качестве глубокого и ответственно мыслящего теоретика. Представляется принципиально важным и специально предпринятое философом обследование границ, до которых возможен катафатический путь Богопознания (работа «Сáмое самó») 2.

Но все дело в том, что уже и в своих нейтральных, лишенных явственной религиозно-философской окраски научных разработках он следовал постоянному жизненному заданию, всегда оставался подлинным арьергардным бойцом (воспользуемся точной формулировкой С.С. Хоружего) в редеющих, теснимых рядах Христова воинства. Для примера возьмем хотя бы самую фундаментальную его работу «История античной эстетики», которая получила в Советском Союзе не только широкую известность в научных кругах и среди читающей публики, но и очевидное официальное признание – Государственную премию 1985 года (показательно, что к моменту присуждения лауреатского звания издание «Истории» еще не было завершено). Да, этот многотомный обобщающий труд является, конечно, неоценимым источником сведений по античной философии и античной культуре вообще. Тут вводится в научный оборот немало до сих пор не востребованных имен и забытых идей. Однако одной из главных задач многотомного труда Лосева было тщательное обследование эволюции эстетических (для изучаемого типа культуры – то же, что и философских) категорий античности с тем, чтобы подвести итог принципиального развития античного, сиречь самого яркого языческого миропонимания, указать его уже чисто логическое исчерпание идеей безличного первоединого и показать неизбежность прихода европейской цивилизации к величайшей новости христианства. Запомним эту констатацию, мы еще вернемся к ней по ходу наших заметок.

Говорить о творчестве Лосева сколько-нибудь полно – для небольшого доклада задача явно нереальная. Столь длинную и творчески активную жизнь он прожил, столь много он сделал. Признанный авторитет как филолог, историк культуры и философ, Лосев почитается и как теоретик-музыковед, начали активно осваивать его наследие лингвисты, теперь пришел, кажется, черед математиков и логиков 3. Для него характерны не только широта интересов и обилие оригинальных результатов, но и тщательность проработки любой из затрагиваемых тем, в прямом смысле слова академическая полнота изложения и охвата. Потому, к примеру, та же «История античной эстетики» заняла целых 8 томов, где на круг – свыше 400 печатных листов. Потому если уж взялся Лосев писать о любимом своем философе Владимире Соловьеве, то он никак не мог ограничиться заказанной ему книжицей для «карманной» серии «Мыслители прошлого» и оставил сегодняшнему читателю большой фолиант 4. Или взять серию ранних (в том числе прежде не публиковавшихся) работ философа, что выходит в издательстве «Мысль» с 1993 года и насчитывает сейчас семь томов 5 – а ведь в каждом из них по 800 – 900 страниц. Что ж, недаром этот самый читатель зачастую сетует, что объять «всего Лосева» попросту бывает не по силам.

Есть и