Зоя выслушала меня молча, но потом, уже после ужина, вдруг сказала:

— Мама, разве помогать девочкам — напрасное дело?

— Почему же напрасное? Очень хорошо, когда человек помогает товарищу.

— А что же ты говоришь: «Не задерживайся понапрасну»?

Я закусила губу и, должно быть, в сотый раз подумала: до чего осторожно надо выбирать слова в разговоре с детьми!

— Просто я хотела побыть с вами, я ведь очень редко освобождаюсь рано.

— Но ведь ты сама говоришь: дело прежде всего.

— Это верно. Но ведь твое дело и в том, чтобы Шура был сыт, а он сидел в школе голодный и ждал, пока ты освободишься.

— Нет, я не сидел голодный, — вступился Шура. — Зоя захватила хороший завтрак.

На другое утро, уходя в школу, Зоя спросила:

— Можно, я сегодня опять позанимаюсь с девочками?

— Только не задерживайся надолго, Зоя.

— На полчасика! — ответила она.

И я знала: это будет действительно полчаса, и ни минутой больше.

Греческие мифы

Мне очень хотелось сохранить в нашей жизни обычаи, которые завел Анатолий Петрович. По выходным дням мы, как и при нем, гуляли по Москве, но прогулки эти стали для нас горькими: мы все время думали об отце. По вечерам не клеились наши игры — не хватало отца, его шуток и смеха.

Как-то в свободный вечер, возвращаясь домой, мы задержались возле ювелирного магазина.

Ярко освещенная витрина была ослепительна: алые, голубые, зеленые, фиолетовые огоньки вспыхивали и переливались в драгоценных камнях. Тут были ожерелья, броши, какие-то блестящие безделушки. Перед самым стеклом на широкой бархатной подушке рядами лежали кольца, и в каждом тоже сверкал какой-нибудь камешек, и, казалось, от каждого камешка, словно из-под точильного колеса или от дуги трамвая, отлетают и брызжут в глаза колючие разноцветные искры. Незнакомая сверкающая игра камней привлекла ребят.

И вдруг Зоя сказала:

— Мне папа обещал объяснить, почему в кольцах всегда камешки, да так и не объяснил… — Она так же внезапно умолкла и крепко сжала мою руку, словно прося прощения за то, что напомнила вслух об отце.

— Мам, а ты знаешь, почему в кольцах камешки? — вмешался Шура.

— Знаю.

Мы пошли дальше, и по дороге я рассказала ребятам историю Прометея. Ребята шли, заглядывая с двух сторон мне в лицо, ловя каждое слово и едва не наталкиваясь на прохожих. Древняя легенда о храбреце, который ради людей пошел на небывалый подвиг и на жестокую муку, сразу завладела их воображением.

— …И вот однажды к Прометею пришел Геркулес, необыкновенно сильный и добрый человек, настоящий герой, — рассказывала я. — Он никого не боялся, даже самого Зевса. Своим мечом он разрубил цепи, которыми Прометей был прикован к скале, и освободил его. Но осталось в силе повеление Зевса, что Прометей никогда не расстанется со своей цепью: одно звено ее с осколком камня так и осталось на его руке. С тех пор в память о Прометее люди носят на пальце кольцо с камешком.

Через несколько дней я принесла ребятам из библиотеки греческие мифы и стала читать их вслух. И странное дело: несмотря на весь свой интерес к Прометею, они сначала слушали меня не очень охотно. Видимо, полубоги, чьи имена так трудно запоминались, казались им какими-то холодными, далекими, чужими. То ли дело старые приятели: мишка-лакомка, Лиса Патрикеевна, простофиля-волк, польстившийся на рыбу и оставивший полхвоста в проруби, и другие старые знакомцы из русских народных сказок! Но постепенно герои мифов тоже проложили дорогу к ребячьим сердцам: Шура и Зоя стали говорить о Персее, Геракле, Икаре как о живых людях.

Помню, как-то Зоя пожалела Ниобею, а Шура возразил запальчиво:

— А зачем она хвастала?

Я знала: еще многие герои книг станут дороги и близки моим детям. Может быть, поэтому мне очень запомнился еще один короткий разговор.

— Большая, а плачешь… — задумчиво и удивленно сказала однажды Зоя, застав меня за перечитыванием «Овода».

— Посмотрю я, как ты будешь читать эту книжку, — ответила я.

— А когда я ее прочту?

— Когда тебе будет лет четырнадцать.

— У-у, это еще не скоро, — протянула Зоя.

Ясно было, что такой срок кажется ей ужасно долгим, почти невозможным.

Любимые книги

Теперь, если у меня выдавался свободный вечер, мы уже не играли в домино; мы читали вслух, вернее — читала я, а дети слушали.

Чаще всего читали мы Пушкина. Это был совсем особый и очень любимый мир, прекрасный и радостный.

Пушкинские строки запоминались совсем легко, и Шура мог без устали декламировать про белку, которая

…песенки поет

И орешки всё грызет,

А орешки не простые,

Всё скорлупки золотые,

Ядра — чистый изумруд…

И хотя дети много знали на память, они снова и снова просили:

— Мама, ну пожалуйста, про золотую рыбку… про царя Салтана…

Как-то я начала читать им «Детство Тёмы». Мы дошли до того места, где рассказывается, как отец высек Тёму за сломанный цветок. Ребятам очень хотелось знать, что будет дальше, но было уже поздно, и я отослала их спать. Вышло так, что ни на неделе, ни в следующее воскресенье я не смогла дочитать им историю Тёмы: набралось много работы — непроверенных тетрадей, незаштопанных чулок. Под конец Зоя не вытерпела, взялась за книжку и дочитала ее сама.

С этого началось: она стала читать запоем, все, что попадало под руку, будь то газета, сказка или учебник. Она словно проверяла свое уменье читать, как большая: не просто заданную страницу из учебника, но целую книгу. Только если я говорила: «Это тебе рано читать, подрасти еще», она не настаивала и откладывала книгу в сторону.

Любимцем нашим стал Гайдар. Меня всегда удивляло его уменье говорить в детской книге о самых главных, самых важных вещах. Он разговаривал с детьми всерьез, без скидки на возраст, как с равными. Он знал, что дети ко всему подходят с самой большой меркой: смелость любят беззаветную, дружбу — безоглядную, верность — без оговорок. Пламя высокой мысли освещало страницы его книг. Как и Маяковский, он каждой строкой поднимал своего читателя, звал не к маленькому, комнатному, своему собственному счастью, но к счастью большому, всенародному, которое строится в нашей стране, — звал и учил бороться за это счастье, строить его своими руками.

Сколько разговоров бывало у нас после каждой книжки Гайдара! Мы говорили и о том, какая справедливая наша революция, и о том, как не