Было так приятно мечтать, прогуливаясь по замерзшему лесу, вслушиваясь в собачий лай, разносящийся в тишине. Мечтать о том, что ты прячешься где-то за углом, а не исчез из моей жизни. Мы поднялись на холм у старой усадьбы, и я огляделась. Иногда в огородах можно было что-нибудь найти. Я как-то принесла Нику тыкву:

— Гляди! Подножный корм!

— Не знаю, — поморщился он. — Кому-нибудь это может не понравиться.

— Э… Кому? Не думаю, что гостиничная сеть станет возражать, если я возьму немного овощей.

Это было одно из проявлений показного бунтарства, которое нравилось во мне Нику, если верить его сказанным когда-то словам. Забавно, как люди начинают ненавидеть те самые вещи, которые сначала их привлекают.

Я принялась осматривать огород в поисках потенциальной добычи, а Нора пошла дальше, чтобы оглядеть разрушенный дом. Стекла в парниках потрескались, некоторых не хватало, кое-где валялись инструменты, будто брошенные в спешке. На одной из грядок я заметила ростки растения, похожего на розмарин, и растерла их между пальцами, вдыхая сладковатый запах. Я сорвала несколько стебельков и сунула их в карман куртки. Больше ничего не было, хотя мне показалось, что местами над грядками торчит ботва.

Я подошла к дому, смотревшему на меня глазницами темных окон. Внутри шелестели птицы. Это было невероятно романтично — просто «Ребекка» и «Джейн Эйр» под одной обложкой. Я заглянула в окно, ожидая, как обычно, увидеть внутри засохшие плети плюща и ветки, птичий помет и гнилые доски.

Внутри кто-то был.

Я отшатнулась — неужели ты? Вернулся, чтобы отыскать меня? Нет, конечно же! Это была Нора. Она стояла посреди комнаты, глядя в небо.

— Нора! — окликнула я, пытаясь скрыть испуг в голосе. — Ты меня напугала.

Я услышала хруст сухих веток под ее ногами. Интересно, как она вошла? Дверь владельцы держали закрытой, впрочем, я и не пыталась ее отворить. Хотя Нора могла и в окно залезть.

Она посмотрела на меня сквозь дыру в стене. Она изменилась — стала не такой теплой, как в тот день, когда мы секретничали за чаем в ее доме. Потом она запрокинула голову и уставилась в небо, белое и плоское, словно крышка кастрюли.

Ты помнишь «Бурю»?

Ну… немного. В школе проходили.

Она произнесла что-то похожее на цитату.

— Тот отрывок про расщелину сосны… Мне он всегда казался жутким. А тебе? Оказаться заточенным навеки и видеть лишь клочок неба над собой.

Я промолчала. Руки замерзли, а теперь еще и затряслись, и я сунула их в карманы. Потом Нора сказала:

— Сьюзи, когда ты спрашивала меня о… муже… Я кое-что хотела тебе рассказать. Когда мы с ним познакомились, он был… с другой женщиной. Мне стыдно в этом признаться.

Зачем она говорит это мне? Ей что-то известно?

— Да? — выдавила я.

— Понимаю, что это была ошибка. Да, мы познакомились при далеко не идеальных обстоятельствах, но те отношения уже были мертвы, а мы с ним… мы были так счастливы, пока я его не потеряла.

Она вдруг разрыдалась, ее лицо превратилось в уродливую маску.

— Прости…

— Ты не винишь меня?

— Нет, конечно, нет, — ответила я.

«Я сама такая, Нора. Я сама такая». Я едва не выложила ей все разом — желание говорить оказалось таким сильным, что мне пришлось сдерживать рвущиеся наружу слова. Но я столько времени держала это в себе, что понимала — малейшая слабость может привести к катастрофе. И все же, тогда я могла раскрыться, потому что нет более тяжкого напоминания об одиночестве, чем тайна, которой не с кем поделиться. Нов этот момент поняла, что пропал Поппет.

Элли

У нее много лет отлично получалось не оглядываться на прошлое, но визит к врачу выбил ее из колеи. Всевозможные воспоминания стали возвращаться, яркими вспышками проникая сквозь стену, которой она огораживала себя все эти годы.

«Элли! Мне страшно!»

Нет, она не станет думать о Себби. И о маме, и о папе. И все равно она поняла, что идет в одну из пустующих комнат — в комнату, которой давно пора было наполниться игрушками, пастельными карандашами, музыкальными шкатулками, плюшем. Она достала с верхней полки платяного шкафа коробку. Это была старая коробка из-под туфель Джимми Чу, которые она когда-то надевала на сцену, вечно опасаясь, как бы не упасть на обратном пути. Муж никогда не стал бы сюда заглядывать — его не интересовали, как он говорил, «девчачьи» вещи. Внутри лежали фотографии. Их осталось немного, и при побеге Элли стащила их, потому что теперь у нее больше ничего не было. Единственное доказательство, что эти люди когда-то существовали.

Фотографии были сделаны в семидесятые годы, они давно поблекли. Вот ее мать — молодая женщина. Такая стройная, что, казалось, может исчезнуть, если повернется боком. На ней стильные брюки клеш и шелковая блузка. В руке — неизменная сигарета. Один из тех дней, когда она была в хорошем настроении, со смехом и улыбкой порхая по дому, точно бабочка. Тогда она зазывала в дом всех, и в гостиной на первом этаже становилось тесно. Там можно было встретить коллег Эллиного отца, деревенских жителей, да и вообще любого, кто ей встречался. Да, не то бывало в плохие дни, когда мама кричала, швырялась вещами. Или обстригла спящей Элли волосы, потому что ей не понравилась прическа, или захлопнула крышку пианино прямо на руки Элли, потому что музыка показалась ей слишком громкой. Элли нравилась фотография мамы с сигаретой, потому что она могла служить доказательством, если кто-нибудь начнет задавать вопросы. «Вот видишь? Она постоянно курила. Едва ли случившееся можно считать совсем неожиданным». Ее отец — его лицо она помнила очень смутно, так редко он бывал дома. И Себ-би — темные глаза под прямой челкой, глядевшие прямо на нее. Больше всего ей не хватало Себби. Легко было представить собственного малыша, похожего на брата как две капли воды и называющего Элли мамой. Себби уже исполнилось бы тридцать четыре. Наверное, он и сам уже мог бы стать отцом. Потом более поздняя фотография — она сама на конкурсе пианистов, холодная и чопорная, с распущенными по спине длинными темными волосами. Кажется, это 1992-й. Один из последних ее конкурсов.

Элли вздрогнула от резкого звука. Он уже вернулся? Нет, это шумные соседи под громкую музыку выводили из гаража одну из многочисленных машин. Она раздраженно поджала губы, аккуратно убрала