Я (с подозрением, заметив его странное поведение). Что?

Джефферсон. В общем… ты ведь знаешь, мы знакомы уже давным-давно…

Я. И?

Джефферсон. И вот. Я хочу. Сказать кое-что. (Подавился, что ли?)

Я. Ну так… типа выкладывай.

Джефферсон. В общем, дело такое. (Кашляет.) Донна, я тебя люблю. То есть влюблен в тебя. Не знаю, есть ли разница. Просто хотел сказать.

Ой-ей.

Ой-ей.

После моего признания в любви Донна сначала растерянно моргает. Потом у нее делается такое лицо, будто она решила, что я пошутил, и хочет рассмеяться.

– Серьезно? – спрашивает.

Без волнений и восторгов, скорее озадаченно, словно я сознался, что люблю оперу.

Затем произносит: «Почему?»

Такого варианта я не предусмотрел. Был готов услышать: «Спасибо», или «Я не могу ответить тебе взаимностью», или «Я люблю тебя только как друга», или даже с пятипроцентной, скажем, вероятностью: «Я тоже тебя люблю, обними меня». Однако в любом случае я был уверен, что Донна поверит мне на слово.

Почему?

Никогда об этом не задумывался. Чувствую, да и все. Если бы начал анализировать… Потому что я хорошо знаю ее, а она – меня. Я видел ее До и После, в лучшие и худшие времена, в горе и в радости, в голоде и чревоугодии, в веселье и в бою, и так далее и тому подобное. Всегда прикрывал ее, а она – меня. Мне нравится с ней болтать, нравится о ней думать и хочется видеть ее каждый день.

Но нельзя же признаваться в любви такими прозаическими словами. Полагается говорить что-нибудь возвышенное. «Ты – огонь, который навсегда воспламенил мое сердце», или как-то так.

– Потому, – единственное, что приходит мне в голову на ее «почему».

Донна хмурится. Видимо, такой ответ не слишком ее устраивает.

– Ну, то есть ты, м-м, огонь в моем сердце.

– Что-что? Где я?

– А ты… ты не догадывалась?

– Ну… Я думала, может, ты меня хочешь. Замечала пару раз, как пялишься на мою грудь, но парни вечно так делают.

Зачем она это говорит? Хочет сменить тему? Грудь? Конечно, у нее красивая грудь, то есть могу себе представить, что красивая… Но я же не про грудь!

Удивительно, как можно кого-то любить и одновременно столько всего в нем ненавидеть. Донна вот, например, не умеет быть серьезной. Совсем. Никогда.

– Я не «парни».

– Ты – парень. Игрек-хромосома у тебя типа есть?

– При чем тут хромосома?! Зачем ты так?

– Как «так»? – спрашивает она.

– Уходишь от темы. Просто… скажи, что должна сказать, вот и все.

Я ее будто поучаю. Дурак! Все испортил.

– Почему это я должна что-то говорить?

– Ну, вообще-то ответить что-нибудь было бы вежливо.

Я начинаю выходить из себя. Странное чувство для человека, только что признавшегося в любви. Разбитое сердце – это я понимаю, но бешенство?

– Вежливо? Значит, я не самая вежливая твоя девушка.

Какая содержательная беседа, даже голова разболелась. Так, от моего признания Донна явно не в восторге. И от меня тоже. Иначе разговор принял бы совсем другой оборот. Иначе она сказала бы лишь одно: «Я тоже тебя люблю». Проще простого. Однако Донна цепляется к словам и лезет в драку.

Хотя… «не самая вежливая твоя девушка» может означать, что она все-таки рассматривает вариант стать моей девушкой, правильно? Мол, если бы не кое-какие разности характеров… Это обнадеживает.

Мы стоим и смотрим друг на друга. На шее Донны пульсирует жилка. Как хочется ее поцеловать! Может, так и надо было поступить? Если бы только Донна меня поощрила…

«Засада», сказал бы Вашинг.

Когда с улицы раздается пулеметная очередь, я чувствую чуть ли не облегчение.

* * *

Мы несемся на шум: читальный зал, зал каталогов, темная лестница.

За стенами идет разговор. Робкое «пиу-пиу-пиу» мелкокалиберного оружия, будто чье-то возражение, – и в ответ грозный рык крупнокалиберного М2, обрывающий все аргументы спорщика.

Но спор не прекращается.

В холл одновременно с нами влетает Питер. Я снимаю винтовку с предохранителя, переключаюсь на одиночные выстрелы.

Сквозь медные ажурные узоры входной двери видна Пифия: худенькое тело съежилось за пулеметом, ноги упираются в открытую оконную раму со стороны водителя. Стреляет она разборчиво, понимает – лишних патронов нет.

К югу от нас рассредоточилась группа северных конфедератов – та самая, которая притащила свинью. Часть людей прячется за фасадом магазина в северо-восточном углу улицы, другие засели за каменной оградой на южном конце библиотечной площади. Палят из укрытий наугад – высовываться под пулеметный огонь боятся.

Пифия долго не протянет. Боеприпасы заканчиваются, а конфедераты скоро сообразят послать кого-нибудь в обход библиотеки и зайдут к ней с фланга.

Надо что-то делать.

Единственный выход – бросить «Чикиту» и увести Пифию в библиотеку.

Обычно я не такой храбрец. Если честно, вообще не храбрец. Но Пифия попала в переплет из-за меня, это ведь я взял ее с собой.

К тому же в глубине души я хочу, чтобы меня ранили. Ранили напоказ, не всерьез – лишь бы вызвать сочувствие Донны. Не самая лучшая подпитка для мужества, но что выросло, то выросло.

– Прикройте, – командую. – Вытащу Пифию.

Я слабо надеюсь – сейчас меня остановят. Но нет, ребята послушно кивают и бьют стволами дверное стекло, беря улицу под прицел. Теперь и правда придется идти.

Вдыхаю поглубже и открываю дверь. Остальные залегли, поливают конфедератов огнем. «Тра-та-та» наших автоматов не дает врагу в меня прицелиться.

– Пифия! – зову я.

В тот миг, когда я высунулся, у нее закончились патроны. По улице разносится металлическое «клац-клац». Пифия оглядывается на меня, глаза от страха огромные. Все вокруг застывает – именно так люди описывают минуту, когда они были на волосок от смерти. Время замедляет ход. А потом резко ускоряется, неся с собой лязг вражеского оружия.

– Вылезай из машины! – ору я.

И падаю на землю – пуля разбивает у меня под ногами ступеньку. Крепко прикладываюсь к камню локтями и коленками, дыхание перехватывает.

Из-за угла магазина выглядывает Скуластый. Машет своим людям – мол, вперед к тачке, дорога свободна. Я вскидываю винтовку, беру его на мушку, делаю глубокий вдох, выпускаю из легких часть воздуха, и в тот самый миг, когда собираюсь нажать на спусковой крючок, Скуластый меня замечает. И узнает.