— Не исключено, что притворялись: ведь Парацельс лютеранин и упоминать его имя опасно.

— Пусть лютеранин, но именно он предложил усыплять больных эфиром во время хирургических операций. Сколько больных погибло из-за того, что не выдержало сердце или просто от страха? Догмы существуют для священников, а медицина — это техника.

Рондле развел руками.

— А что ты хочешь? Физику, физиологию и анатомию мы учим по Аристотелю, естественную историю по Плинию и Теофрасту. Мы препарируем всего один труп в год, да и то только потому, что Ромье ради этой возможности расшибается в лепешку.

Мишель кивнул.

— Это верно. Единственные медицинские тексты, которые мы изучаем, — это Гиппократ и Гален. Авиценна объявлен бандитом, искусство фармакопеи не относится к дисциплинам факультета, анатомия признана теоретическим предметом. Знаешь, Франсуа, когда я понял, что ты вот-вот взорвешься?

— Могу себе представить. Это когда какой-то кретин в тоге попросил меня описать анастомозы[17]между главными венами и артериями?

— Вот-вот. И попробуй сказать, что никогда таких анастомозов не видел. Тебе ответят, что раз Гален о них пишет, значит, они должны существовать.

Рабле пожал плечами.

— Такая мода на классику и приводит нас… О!.. Кажется, я слышу музыку…

Рондле, стоявший у окна, высунулся наружу.

— Да, тебе пора, Франсуа! На подходе весь академический корпус!

В глубине улицы показались музыканты. Они так старательно били в цимбалы и дудели во флейты и медные трубы, что иногда даже добивались некоторой гармонии. За ними в парадных красных тогах выступали преподаватели факультета медицины во главе с деканом и секретарем. Среди них, окруженный священниками и монахами нищенствующих орденов, шел епископ Магелонский.

На почтительном расстоянии за ними следовала бесшабашная компания дев радости, приложивших столько усилий к тому, чтобы скрасить жизнь студентов. За ними, стараясь не пропустить интересное зрелище и не наступить при этом на шнырявших повсюду ребятишек, толпились простые горожане.

Перед пансионом музыканты остановились и продолжали играть до тех пор, пока друзья не подтолкнули Рабле к окну и не заставили выглянуть. С улицы раздались овации. Декан Антуан Грифиус выступил вперед и поднял руки, призывая всех к тишине.

— Спускайтесь, доктор Рабле. Город Монпелье желает оказать почести новому медикусу.

Рабле никогда не был особенно застенчив, но все же зарделся. Рондле взял его за плечи и вывел на крыльцо.

— Иди, сегодня ты герой праздника.

Едва Рабле вышел за порог, как толпа подхватила его и повлекла к площади Сен-Фирмен. Мишель угодил в плен к девам радости, которые веселились, словно это они стали докторами. Коринна, явная заводила, подмигнула ему и позвала за собой, но глаза Мишеля напряженно искали Жюмель. Наконец она появилась, красивая, как никогда, в изысканно простом бархатном платье. Пробираясь к ней, он едва не опрокинул нескольких девушек. Оказавшись с ней рядом, он взял ее за подбородок и поцеловал в губы.

— Я уже решил, что ты осталась в гостинице, — прошептал он ей на ухо. — Тогда мне пришлось бы уйти с церемонии к тебе.

Девушка легонько погладила его по плечу и взяла под руку.

— Как видишь, я здесь. Думаешь, я пропустила бы случай увидеться с тобой?

Вот уже три месяца, как Мишель проводил с ней по крайней мере две ночи в неделю. В их взаимоотношениях не было ничего продажного. Игнорируя явное недовольство Коринны, Жюмель до самого конца не изгоняла из тела напряженный пенис Мишеля, помогая ему излиться и ни на что не претендуя. Не исключено, что она выплачивала якобы полученную от Мишеля сумму из собственного кармана. Коринна была недовольна в принципе, но по части расчетов ничего возразить не могла и поэтому закрывала на все глаза.

Настоящая загвоздка была в самом Мишеле. Он прекрасно понимал, что к роскошной груди Жюмель прикасались не только его руки и что туда, где бывал он, проникали и чужаки. Он не знал, как быть, и молча страдал. Рано или поздно он станет богат и сможет выкупить девушку, вытащить ее из замкнутого круга таверны. В этом он был уверен.

— Чудесный день, правда? — спросила Жюмель, крепко стиснув руку Мишеля.

Он собирался ответить, но тут его кто-то взял за другую руку. Удивленно обернувшись, он застыл, пораженный красотой глядящего на него лица. Лицо принадлежало девушке, которая давно уже вертелась возле него. О ней он знал только то, что ее зовут Магдалена, родом она из Агена и время от времени приезжает в «Ла Зохе», но не как проститутка, а просто как одна из постоялиц, и что каждое ее появление воспринимается как сенсация. И надо сказать, не без оснований. Ее лицо было бы образцом совершенства, если бы не рассыпанные по носу и щекам веснушки, что никак не вязалось с требованиями эпохи: женская кожа должна была белизной соперничать с мрамором. Синие глаза и изумительной формы маленький рот дополняла копна рыжих волос (что было в этих краях большой редкостью), обрамлявших головокружительно правильные очертания прелестного лица.

Кроме веснушек в облике девушки наблюдался еще один изъян: маленькая грудь. Может, она и соответствовала античным канонам, но для Мишеля, обожавшего ощущать в ладонях пышные округлости, этот дефект был немаловажен. И все же юный возраст Магдалены оставлял надежду, что грудь ждет своего часа, чтобы окончательно расцвести. О том же говорили массивные соски, хорошо видные под блузкой. Что касается остального тела, то лучшего не было и у самой Венеры.

— Как дела, Мишель? Давно тебя не видела. А знаешь, мне тебя не хватает.

Студент собрался было ответить, но Жюмель откликнулась первой:

— А тебе чего надо, веснушчатая шлюшка? Ты что, не видишь, что мы вместе?

Было забавно наблюдать, как Жюмель, обычно тихая и незаметная, побагровела от гнева. Магдалена обошлась с ней наихудшим образом: она просто не обратила на нее ни малейшего внимания. Вместо этого она с обожанием впилась глазами в обросшее бородой лицо Мишеля.

— Хотелось бы видеть тебя почаще. Ты ведь знаешь, как мне нравишься.

Мишель любил лесть — и даже слишком, но эти слова его смутили: услышав их, он почувствовал, как его язык словно прирос к небу.

— Я много занимаюсь, у меня нет времени…

— Да скажи же ей, что ты со мной! — закричала Жюмель, которая, казалось, растеряла всю свою застенчивость. — Так или нет? Отвечай, иначе больше никогда не окажешься в моей постели!

Может, Мишель и ответил бы, но Магдалена, бросив на Жюмель высокомерный взгляд, опередила его:

— Это было бы забавно. В твоей постели все мужчины Монпелье как дома. Достаточно заплатить за вход.