оставались, то ли еще чего. Бог их знает. У одного из той пятерки вроде как нога прострелена. Кстати, у него и одежка и оружие гораздо лучше были, чем у всех остальных, – и он передал в руки полковнику турецкий кылыч в богатых, отделанных серебром ножнах.

– Да, смотри-ка, хорошая сабля, – покачал головой Алексей, обнажив клинок. – Такую не менее чем сотнику пристало иметь. Ты не находишь, Тимофей?

– Да, может, даже и повыше, господин полковник, – согласился с ним Осокин. – Я вот такую же у командира такима под Фокшанами отобрал. Тяжеловатая она, конечно, но зато рубит не хуже, чем янычарский ятаган. Эх, жаль, все-таки остальные удрали. Мы бы и рады были по их следам пробежаться, да ведь вы же велели засветло возвращаться, а там, в лесу, уже и не было видно ничего.

– Все верно, поручик, – кивнул разведчику Егоров. – Нечего нам на них время тратить и жизнями своих людей рисковать. Неопасные они уже теперь, основной костяк их ватаги выбит, а все остальные по округе разбредутся, так их или же наши, или турки потом все одно кончают.

– Ваше высокоблагородие! – в хату протиснулся Лужин. – Мы с казаками всех коней наших собрали. Не побили их эти злыдни, просто всех на волю отпустили. – В лес-то с ними, в самую чащу, ну, ведь никак же не зайти, – частил радостный Цыган. – И Орлик там ваш тоже был. Вон он, у крыльца уже стоит.

– Ну, вот и ладно, – вздохнул облегченно Алексей. – Хороший конь, умный, и детвора моя его шибко полюбила. Так, Тимофей, Федор, передайте всем: ночуем здесь, а рано поутру выезжаем. Коней вы много с собой пригнали, так что будем их почаще в санях менять.

Глава 5. Бырлад. Весеннее стояние

Весть о прибытии отряда полковника разлетелась со скоростью молнии по всему Бырладу. Заляпанных грязью путников встречали, кроме егерей, драгуны, мушкетеры пехотных полков и гренадеры фанагорийцы. Распутица надежно отрезала третью дивизию Суворова у вышедшего из берегов Серета от всей остальной русской армии. Две недели уже не поступало сюда никаких вестей с «большой» земли. Не было и подвоза провианта.

– Братцы, Карпыч, Карпыч приехал! – Пара десятков седоусых егерей тискала в своих объятиях отставного солдата. Расталкивая их, к ветерану пробился пожилой унтер.

– Ванька, ты?! – крикнул он, кидаясь к Зубову.

– Живой, живой, старый пень! – крикнул тот в ответ, тоже бросаясь навстречу сержанту.

– А я уж думал, не увидеться нам с тобой более, – расчувствовавшись, смахнул слезу со щеки инвалид. – Ну, вот куды уж мне, да с моей-то культей?! А вот же гляди, Макарович, и опять мы с тобою вместе. Прямо как и не было энтих самых шестнадцати долгих годков!

– Бра-атка! Не верю я, что это ты! – Макарыч все не выпускал из своих объятий друга. – Да как же это ты вдруг здесь-то оказался?! Ты же ведь в поместье вместе с Потапкой сейчас должо-он обретаться? Ах, Федька! Ну и зараза! И ведь ничего мне не сказал, ирод, про тебя! Где теперяча эта черная шлында прячется?! – и он обернулся, выискивая среди людей Цыгана. – Иди, иди сюда, стервец! – наконец заметил он в толпе смуглое лицо Лужина. – Я вот тебе сейчас весь твой чуб на клочки-то повыдергаю!

– Илья Павлович, принимай раненых! – заметив подходящего к повозкам полкового врача, распорядился Егоров. – Трое их тут у нас. Тяжелых никого среди них нет, но в дороге растрясло порядком ребят. А это к тебе в помощь из Херсонского госпиталя два новых лекаря прибыли: Устинов Венедикт и Стринадко Онисим, – представил он Дьякову молодых медиков. – Господин Войнович их лично рекомендовал, говорит, что смышленые они парни. Вот, в дороге уже и боевое крещение даже приняли.

– Господин полковник, вас хоть не оставляй одного, ну ведь никак без приключений не обойдетесь, – покачал головой Живан, наблюдая, как подлекари перекладывают из саней на носилки раненых. – Лужин ведь как чувствовал, что поскорее нужно обратно скакать. Весь грязный, исхудавший к нам с дороги прибыл, и так ведь он сам смуглый, а тут и вообще, словно бы арап, почернел. Прискакал только и сразу кричит вместо доклада: «Быстрее, быстрее отряжайте людей, господин подполковник! Место там, где наши сейчас остались, совсем нехорошее! Худое шибко место! Нужно поскорее к Ляксею Петровичу возвращаться!»

– Ладно, все обошлось, – устало вздохнул Алексей. – Теперь-то, считай, что уже дома. У вас-то как тут? В полку все ли в порядке? С турками стычек не было?

– Да в порядке, а чего нам? – пожал плечами Милорадович. – Боевых действий по причине крайней распутицы никаких уже давно не ведется. Воюем мы лишь с грязью, со вшами да с неустроенностью. Дозорные десятки уходят сейчас в поиск, словно бы на каторгу, а по возвращении долго еще отмыться не могут. И когда уже тут только все подсохнет, вот же всегда здесь на юге с этим такая беда. С моря постоянно сырой воздух сюда задувает, земля только вот от снега освободилась, а еще ведь и дождь вторую неделю непрерывно идет. Только за порог хаты шагнешь, а там каша. Все малые ручьи сразу полноводными реками стали, а каждая лужа как озеро. Потому и учебу мы ведем на месте, в местах квартирования плутонгов. А так, собственно, все как обычно, ничего интересного здесь не происходит. Изредка если только кто по местным злачным местам побродит, напьется там да подерется сдуру. Ну а потом, как и положено, неделю выгребные ямы в месте постоя чистит. Но это уже, как я сказал, редкость. Александр Васильевич периодически всем проверки устраивает, фанагорийцы чего-то учудили недавно, так два дня в полях, в грязи по колено строевыми экзерциями занимались. К нам у него серьезных замечаний никаких не было, так что, думаю, не стыдно будет по прибытии представляться. Ну да ты и сам скоро у него все узнаешь, он вот только на неделе про тебя спрашивал, уточнял, когда ты вернуться к полку будешь должен.

– Понял, сегодня же как только приведу себя в порядок, так сразу же и пойду, – сказал Егоров, сбивая комья грязи с сапог. – Так-то вот неудобно неухоженным к генералу являться. Александр Васильевич, он ведь аккуратность и порядок во всем уважает.

– Вашвысокблагородие, вы уж не обессудьте, обожди маненько вот тут вот, на этой скамеечке, поет пока барин, – Прошка чуть подвинул лавку подальше от входа, – чтобы вам не дуло, а то ведь сыростью так и веет с улицы, – пояснил он Алексею.

За дверью личных покоев генерала слышалось громкое пение. У Суворова была каждодневная