в этот момент прямо над их головами пронесся вертолет. Кэтрин про себя молилась, чтоб он не улетал, чтоб заметил их, но увы… Он полетел вдоль хребта, и звук его мотора вскоре стих. Кэтрин утратила всякие надежды и сникла, почувствовав себя беспомощной.

Идти обратно девушка не могла. Бруку пришлось тащить ее на себе. Слезы текли по ее щекам. Она лежала, чувствуя себя обреченной, уставившись в каменный потолок пещеры.

Брук ни слова ей не сказал. А просто ушел куда-то вглубь пещеры, а вернулся через несколько минут с дымящейся кружкой чая.

— Выпей это, — сказал он.

Кэтрин с жадностью выпила чай и снова легла, повернувшись к нему спиной. О господи, да где же она находится?..

Брука взволновал поступок Кэтрин, ведь она чуть было не выдала жилище, над которым он так много и упорно работал. Это лишний раз доказывало то, что ей нельзя доверять. Он пытался понять, почему она поступила так сегодня, а не вчера, когда он не мог ей помешать. Что же изменилось с тех пор?

Конечно, перспектива проведения зимы в его обществе никому не показалась бы слишком блестящей. И она наконец поняла, что ее ждет.

Брук злился на нее, но одновременно не мог не чувствовать к ней жалости. Конечно, она была напугана. Не многие могут вынести одиночество и полную изоляцию от внешнего мира. Теперь он понял, что, принеся ее сюда, совершил большую ошибку. В то же время ее присутствие внесло в его жизнь нечто непривычное — какой-то душевный трепет. Накануне вечером, моясь, он подумал о том, что рядом находится женщина, и почувствовал себя возбужденным. Он представил себе, что занимается с ней любовью, берет ее. Нечто похожее у него бывало и с другими девушками.

Конечно, с Опаль все было по-другому. Она любила его, и они собирались пожениться.

Вертолет снова появился над пещерой. Шум мотора был так силен, что стекла в окне задрожали. Но Кэтрин не двинулась, никак не среагировав на этот звук. Брук знал, что она все еще плачет, и, несмотря на свое нежелание понять девушку, испытывал за нее боль.

После часового сна Кэтрин почувствовала себя отдохнувшей. Ей захотелось есть. Она взяла орехов и яблок и села к нему спиной, давая понять, что с этой минуты он лишен ее общества. Что ж, если он собирается вести себя как дикарь, то может не рассчитывать на ее дружбу.

Она заскучала и незаметно для себя забылась легким сном. Проснувшись, Кэтрин увидела, что рядом с ней сидит Брук.

— У меня есть для тебя подарок. — Он подал ей пару мокасин. Они были сшиты из оленьего меха и выглядели нарядно.

Кэтрин смутил этот поступок. Она села и посмотрела ему прямо в глаза.

— Ты сделал их для меня?

— Да.

— Спасибо. Они очень красивые.

— Померяй, по-моему, они должны подойти, тебе.

Кэтрин высунула из-под одеяла ноги и сунула их в мокасины. Обувь была ей как раз впору.

— Ну как?

— Просто здорово.

По выражению его глаз было видно, что он весьма доволен собой.

— Я сегодня приготовлю праздничный ужин, — сказал он. — У меня не очень много газа, но иногда надо же себя баловать.

— Газа? Так ты на нем кипятил воду для чая?

— Да, у меня в кладовке есть одноконфорочная плита. И еще у меня есть много консервов, и куча овощей, и мясо. Тебя это не вдохновляет?

Она кивнула.

— Брук, мне не нравится поднимать эту больную тему… — На секунду она замолчала. — Но я действительно очень расстроена тем, что случилось сегодня утром. Нам надо поговорить об этом.

Тут он сделал нечто совершенно неожиданное. Взял ее за руку и потер большим пальцем. Кэтрин так ошеломил его жест, что она потеряла дар речи. Она заметила, какие сильные у него руки, какие длинные пальцы. Как у художника или музыканта.

Его глаза светились пониманием. Он молчал, и она поспешно отдернула руку.

— Ладно, — сказал он, — хочешь поговорить — поговорим. Но сначала давай поужинаем. На полный желудок я всегда чувствую себя лучше.

— Ну, если так, поговорим после ужина.

— Я только хочу попросить прощения. Надеюсь, что не сделал тебе больно, когда повалил в снег. И что тебе не очень грустно.

— Мне действительно очень грустно.

— Мы поговорим и об этом. Но позднее. Надо прокоптить мясо, пока оно свежее.

Он поднялся и подошел к окну.

— Снег идет.

Кэтрин взглянула на оконную раму, и ее охватила тревога. За стеклом вился хоровод из снежинок.

8

Брук коптил оленину, она помогала ему нарезать куски. Они работали, погруженные в свои мысли, и повисшее между ними безмолвие было наполнено невольными чувственными переживаниями. Кэтрин старалась, но не могла выгнать из своей головы мысли о том, что Брук изо всех сил пытался задержать ее в своем логове на всю зиму. Как женщину или как человека, знающего, где он скрывается?

Самое же худшее заключалось в том, что, несмотря на все ее возмущение его нежеланием просигналить вертолету, она должна была попытаться рассеять враждебность между ними. Однако если она будет дружелюбна с Бруком, он может истолковать ее поведение превратно. Так что же ей делать? Теперь, когда она потеряла его доверие, ей вряд ли удастся убедить его в своих добрых намерениях…

Покончив с приготовлением ужина, Брук на несколько минут исчез в своей импровизированной спальне. Оттуда он вышел уже в серо-голубой рубашке, с приглаженными волосами и расчесанной бородой.

Кэтрин ничего не сказала — и так было достаточно очевидно, что он задумал. Голой он ее уже видел. Ноги рассматривал. За руку держал. И не мог не заметить, как все это на нее подействовало. Так что теперь приготовился к грандиозному обольщению.

Кэтрин только одно не было ясно — примет он ее отпор, или заставит подчиниться силой. Что же, она будет предельно осторожной.

— Поскольку сегодня у нас будет настоящий ужин, я решил, что неплохо слегка прихорошиться.

Подумав, Кэтрин решила оставить его сентенции без ответа.

Брук поставил еду на стол и расставил тарелки.

— Пойду принесу свечи — не так часто женщины ко мне приходят на ужин.

Он отошел в сторону, исчез в темноте и тут же появился в свете стеариновых фитилей.

— Ну как тебе это? — Брук выглядел чрезвычайно довольным собой.

— Твоя запасливость не перестает меня изумлять.

— Да, не хватает только белоснежной скатерти и вина, — дрогнула от смеха его бородища.

— Я думала, что ты и это принесешь.

Губ Брука коснулась грустная улыбка.

— Знаешь, а я никогда не