Редактирование «Воспоминаний» Жукова, как мы уже говорили, проходило под надзором ЦК партии, проверявшим каждую фразу на ортодоксальность. Но в описании роли большевиков в Февральской революции 1917 года брежневские сторожевые псы перестарались. Так, мы можем прочесть в мемуарах маршала: «…тогда я мало разбирался в политических вопросах, но считал, что война выгодна лишь богатым и ведется в интересах правящих классов, а мир, землю, волю русскому народу могут дать только большевики, и никто больше. Это в меру своих возможностей я и внушал своим солдатам»[55]. Выходит, младший унтер-офицер Жуков не только слышал о существовании большевиков до конца 1916 года, но и был одним из их агитаторов. Назвать это невероятным значило бы употребить чересчур мягкий эвфемизм. На рубеже 1916–1917 годов роль большевиков в борьбе против царя и против войны была ничтожно мала. В это время руководство партии скрывалось в Швейцарии. Влияние ее так же невелико, как и количество членов – всего 10 000 на начало 1917 года, из которых в Петрограде лишь 3000. Ленин мрачно оценивал свои шансы дожить до торжества революции.

На самом деле не большевики, а вся мыслящая Россия, включая монархистов-консерваторов и даже членов царствующей династии, вела борьбу против царя и его окружения. 3 декабря 1916 года дядя царя, великий князь Павел Александрович, обратился к нему с просьбой даровать стране конституцию или, по крайней мере, правительство, члены которого не были бы выбраны Распутиным и пользовались доверием Думы. Другой дядя, великий князь Александр Михайлович (двоюродный дядя и зять, муж старшей из сестер Николая II – великой княжны Ксении Александровны. – Пер.), предупредил своего царственного родственника, что, если не начать реформы, революция может разразиться еще до весны 1917 года. Но царь ничего не желал слушать. Убийство Распутина, происшедшее 17 декабря 1916 года, не сделало его более гибким. Приехав к нему с новогодними поздравлениями, британский посол Джордж Бьюкенен, со всей возможной дипломатичностью, предположил, что назначение премьер-министра, пользующегося доверием Думы и народа, могло бы разрядить ситуацию. «Так вы думаете, что я должен приобрести доверие своего народа, или что он должен приобрести мое доверие?»[56]– будто бы спросил Николай, подняв брови.

Что же из всего этого брожения улавливал младший унтер-офицер Жуков? Ворчание товарищей, их рассказы о забастовках, жалобы на дороговизну жизни, непристойные анекдоты о Распутине и императрице. Возможно, где-нибудь на железнодорожной станции, в санитарном поезде или в харчевнях он случайно встречал просвещенных пропагандистов, обличавших царя. В этих местах много было таких, финансируемых и подстрекаемых Думой и различными общественными организациями. Но это были в основном социалисты-революционеры (эсеры), меньшевики и либералы, и очень редко большевики. Для нас нет никаких сомнений в том, что, если Жуков и чувствовал напряжение в русском обществе в начале 1917 года, он еще не имел никаких политических маяков, позволявших ему ориентироваться в надвигающихся событиях. Пропагандистский миф приписал ему раннее знакомство с большевистской идеологией и ее одобрение, потому что самый славный советский маршал также должен был быть коммунистом с дореволюционным стажем.

Двум революциям 1917 года маршал Жуков посвящает в своих «Воспоминаниях» только две страницы из более чем семисот. В его рассказе, расплывчатом и лишенном деталей, мы находим всего три даты: 27 февраля – инцидент 27 февраля в Балаклее; «начало марта» – когда состоялось собрание солдатского совета его полка; 30 ноября 1917 года – день его приезда в Москву по пути в Стрелковку. Этому лаконизму можно найти два объяснения. Либо маршалу нечего сказать, потому что в эти девять месяцев он ничего особенного не делал. Либо ему было что скрывать. На наш взгляд, две эти версии можно объединить: Жуков мало рассказывает о революции, чтобы не задерживаться на своей пассивности в тот ключевой период, когда другие будущие советские полководцы – Ворошилов, Фрунзе, Тимошенко, Рокоссовский, Захаров, Мерецков – активно действовали как коммунисты или сочувствующие партии. Поэтому он и вставляет в мемуары скомканный рассказ, в котором главным становится подсказанное цензурой или самоцензурой утверждение о том, что он якобы с ранних пор стоял на большевистской платформе.

В наши задачи не входит подробный рассказ о событиях 8 – 13 марта в столице империи, Петрограде, попавшем в руки гарнизона, присоединившегося к бастующим рабочим. 27 февраля произошло решающее событие: бунт солдат лейб-гвардии Волынского полка, за которым последовал и лейб-гвардии Преображенский – полк Петра Великого и Николая II. Этот солдатский бунт породил двухголовую власть: Петроградский Совет рабочих и солдатских депутатов и Временное правительство, образованное Думой. Обе головы, как и головы орла на российском гербе, смотрели в разные стороны: первый на улицу, второй – на союзников. По некоторым вопросам они сотрудничали, но по большинству соперничали друг с другом.

В тот же день, 27 февраля 1917 года, в 1300 км от Петрограда, эскадрон, в котором служил унтер-офицер Жуков, был поднят по тревоге. Под началом своего командира, ротмистра барона фон дер Гольца, балтийского немца, с гордостью носившего шрам от дуэли и Георгиевский крест, кавалеристы колонной по трое двинулись по дороге на Балаклею, где находился штаб полка.

«Откуда-то из-за угла, – пишет Жуков, – показались демонстранты с красными знаменами. Наш командир эскадрона, пришпорив коня, карьером поскакал к штабу полка. […] Из штаба в это время вышла группа военных и рабочих.

Высокий солдат громким голосом обратился к собравшимся. Он сказал, что рабочий класс, солдаты и крестьяне России не признают больше царя Николая II, не признают капиталистов и помещиков. Русский народ не желает продолжения кровавой империалистической войны, ему нужны мир, земля и воля.

Солдат закончил свою короткую речь лозунгами: „Долой царизм! Долой войну! Да здравствует мир между народами! Да здравствуют Советы рабочих и солдатских депутатов! Ура!“

Солдатам никто не подавал команды. Они нутром своим поняли, что им надо делать. Со всех сторон неслись крики „ура“. Солдаты смешались с демонстрантами…

Через некоторое время стало известно, что наш ротмистр и ряд других офицеров арестованы солдатским комитетом, который вышел из подполья и начал свою легальную деятельность с ареста тех, кто мог помешать революционным делам»[57].

Якобы Жуков в Балаклее присутствовал при революции в миниатюре, с рабочей демонстрацией, с переходом армии на сторону народа, с выборами солдатского комитета и чисткой офицерского состава (уже упомянутый фон дер Гольц был быстро отправлен в отставку, в чем, вероятно, сыграла свою роль и его немецкая фамилия), и все это при стопроцентном следовании большевистской программе. Этот рассказ малоправдоподобен. Во-первых, из-за даты. Каким чудом 27 февраля революция, еще не победившая в Петрограде, могла бы восторжествовать в Балаклее – городишке с 20 000 жителей, в котором из промышленности имелись лишь небольшие пищевые предприятия и ремонтные мастерские железной дороги Харьков – Донбасс? Нигде в источниках мы не находим никаких следов деятельности в Балаклее большевистской организации в конце февраля 1917 года. И в этом нет ничего удивительного: городок был слишком далек от веяний и влияний, распространенных в революционных городах Северо-Запада. Доказательством служит то, что в декабре он легко перейдет на сторону украинских националистов.