– В какое время вашей жизни вы много читали?

– Могу сказать точно: от пятнадцати до двадцати пяти лет. Пятнадцать лет мне было, когда умерла моя мать. Я прочел «Постороннего» Камю: «Сегодня мама умерла». Это время имело для меня два смысла: потеря самого дорогого в моей жизни человека и открытие литературы. Мне помогли книги. Я читал все, что попадало мне под руку. Это был способ уйти от этого мира, оборвать мрачные мысли. А в двадцать пять я нашел серьезную работу. В торговле. Продажа ручных часов класса люкс. С того времени я забросил книги. В люксовом часовом магазине персонал читает мало. Клиенты, состоятельные люди, тоже не читают. Мне стало не очень интересно говорить о литературе. Вы заметили, что богатые люди почти никогда не читают?

– Я знаю очень мало богатых людей и поэтому не могу вам ответить. Как вы объясняете эту закономерность?

– Книги не приносят никакого дохода! Посмотрите хотя бы на нищету писателей. Они сотни лет жалуются на свое нищенское существование. Часы, которые я предлагаю, стоят тридцать или сорок тысяч евро. Кто-нибудь заплатит столько за книгу? Сомневаюсь.

– Может быть, коллекционеры платят. Однако не будем говорить о страданиях артистов. Вот несколько листков, которые я приготовил для вас. Прочитайте их в спокойной обстановке, а потом посмотрим, что мы сможем из них извлечь.

И я протянул ему несколько листов формата A4, напечатанных в расчете на то, что они смогут его заинтересовать. Чернила – самая дорогая жидкость в мире. Настоящее черное золото. Золото всех цветов. Купленное на все мои оставшиеся деньги, на которые я должен был дожить до конца этого бесконечного ноября.

– Простите меня, но у меня немного влажные ладони: жара, стресс. Я бы не хотел повредить эти листы. Прочитаю их в метро. Когда у нас новая встреча?

– Прочитайте их спокойно и приходите снова через неделю. Мы поговорим об этом тексте.

– Через неделю? Отлично: у меня будет время выполнить задания. Я приду примерно в двадцать часов.

– В двадцать часов?

– Раньше невозможно. Я смог отпроситься только на сегодня. Мой начальник думает, что я у хирурга. Я купил на специальном сайте фальшивую справку для подтверждения этого.

– Я не знал, что существуют такие сайты.

– Итак, в двадцать часов?

– В двадцать. Приятного чтения.

Я уже представлял себе выражение лица спрятавшейся за своей дверью мадам Фарбер. Принимать пациентов в такое позднее время! Она может подумать, что я вступил в какую-то маленькую тайную группу сепаратистов. В подпольное общество. Или что я продаю запрещенные вещества. Это я-то, который провел ночь в отделении скорой помощи после того, как выкурил одну легкую «Мальборо» для подростков! Марселина начнет расспросы по этому поводу. Может быть, я попрошу на специальном интернет-сайте справку:

«Месье Алекс Т. принял в 20 часов месье Роберта Чэпмена с целью заработать немного денег, чтобы погасить задолженность по арендной плате».

Разумеется, с печатью «Подтверждаю».

– Мы закончим не слишком поздно?

– Не знаю; это вы желаете, чтобы мы встретились ночью.

– В двадцать один час будет футбольный матч, который я не пропущу ни в коем случае.

– Мы закончим быстро.

– Это, возможно, последний матч Полстры во Франции.

– Снова Полстра…

– Вы с ним знакомы?

– Только знаю его по имени.

Мы «знали по имени всех». Джеф, квебекский любитель высоты, когда я однажды его спросил, знает ли он Гюго (в этом случае «знать» означало «прочитать»), ответил: «Да, по имени». Этот странный ответ испугал меня до ужаса. Глагол «знать» опасен. И я вспомнил о библейском значении этого глагола, которое было бы еще менее уместно в этой ситуации:

«И познал Адам еще жену свою, и она родила сына…»[13] Если бы я сказал Чэпмену, что Полстра – один из моих пациентов, Чэпмен не отстал бы от меня. Он попросил бы у меня позволения пообедать вместе со мной, полулежа на моем канапе, в надежде, что футболист неожиданно ко мне зайдет. Когда речь заходит о футболе, взрослые мужчины снова становятся мальчиками. Чэпмен – мальчик с фамилией убийцы.

На лестничной площадке Чэпмен едва не споткнулся из-за развязавшихся шнурков. Он никогда не умел завязать их правильно. Четыре или пять раз в день ему приходилось наклоняться, чтобы повторить это несовершенное движение, жест-замену, который один друг Чэпмена, огорченный его неловкостью, показал ему, когда тот был еще подростком: «Сделай две петли, скрести их, и все готово». Друг его подвел: Чэпмен достаточно скоро понял, что этот прием хотя и казался достаточно похожим на классический, на самом деле был только низкокачественной заменой.

А маргарин никогда не будет иметь вкус масла. Пока он возился со шнурками, свет погас. Чэпмен стал на ощупь искать выключатель. В конце концов он нашел кнопку и нажал на нее. Это была кнопка звонка. Алекс открыл дверь, и свет из его квартиры осветил площадку. Глаза Чэпмена сузились.

– Вы что-то забыли?

– Нет. Мне очень жаль, что так вышло: я искал выключатель.

– Ничего страшного. Он размещен очень неудачно; вы не первый, кто столкнулся с этой проблемой.

Алекс вышел на площадку и зажег свет. Потом он подошел к Чэпмену, который по-прежнему почти сидел на полу. Редко случается, что человек при встрече с тобой находится в этой позе.

– До следующей недели!

Чэпмен закончил свое дело и, выпрямляясь, уронил конверт, который носил в кармане пиджака. К счастью, он заметил это, крепко сжал конверт и улыбнулся от удовольствия. Конверт много для него значил.

На двери были написаны два имени:

Входя, Чэпмен не понял, что эти слова звучали в его маленькой голове нескладно. Как мелодия с поцарапанной пластинки.

Странно иметь имя Алекс. Ну да, в этом нет ничего плохого, но имя слишком короткое, выглядит как обрубок. Для Чэпмена в нем чего-то не хватало.

Свет опять погас. Чэпмен, полностью погрузившись в свои достойные худшего из последователей Пруста размышления об именах, не имел силы духа сообразить, что таймер продолжал работать. На этот раз он без труда нажал на выключатель: мозг запомнил, где тот находится. Чэпмен несколько раз подряд прочитал: «Мелани Аттал». Эти два слова хорошо сочетаются, подумал он. В них все на месте.

Личные почтовые ящики получили широкое распространение еще в XIX веке, но, кажется, до кого-то эта информация не дошла до сих пор. Я терпеть не могу эту болезненную страсть подсовывать почту под дверь. Кто-то подошел к моей квартире так близко, что почти мог просунуть в нее письмо. Тут все дело в «почти». Наполовину у меня, наполовину на площадке. Наполовину цело, наполовину разорвано. Письмо для Мелани, имя которой еще было указано на двери. Убрать его оттуда означало полностью уничтожить надежду на ее возвращение. Значит, отправитель письма не знает и о том, что она меня бросила. Кто же это? Никакого штемпеля. Загадка в стиле тревожного ожидания.