– Прет как танк, – подхватываю я.

Сказать, что я озадачен – все равно, что назвать покойника слегка прихворнувшим.

– Кто угодно на ее месте ума бы лишился, случись с ним такое в незнакомом городе, – сердито говорит Нёхиси. – Впрочем, в знакомом не легче… Ладно. Сейчас мой ход.

И улицу Стиклю окутывает молочно-белый туман, такой густой, каким он бывает только в сырые холодные августовские вечера, когда стекает с холмов и одновременно поднимается из низин, так что собственных рук порой не увидишь, пока не поднесешь их к самому носу. Прохожие замирают как по команде, туристы щелкают телефонами, над улицей Стиклю звенит такой многоязыкий «ах», словно здесь только что рухнула Вавилонская башня. Но незнакомка с розовым чемоданом даже не замедлила шаг. Зато мы наконец услышали ее голос, очень звонкий и одновременно бесцветный: «Пропустите, дайте пройти».

На каком языке она это сказала, я, кстати, так и не разобрал.

– Она ничего не почувствовала, – шепчет мне Нёхиси. – Ни удивления, ни сомнений, ни страха – вообще ничего. Таких людей не бывает. Да и чудовищ тоже. Туман никого не оставляет равнодушным. Даже Голодный Мрак сейчас бы смутно печалился, что не может его сожрать.

– Ладно, – говорю я, – сейчас разберемся.

Видимо, несколько чересчур угрожающе говорю, как это часто бывает от чувства полной беспомощности, противней которого вряд ли что-нибудь есть. По крайней мере, Нёхиси смотрит на меня с неподдельной тревогой.

– Что ты собираешься делать?

– Поговорить про любовь.

– Эй, а это не слишком?

Я молча развожу руками. Дескать – а как еще?

О любви я говорю очень коротко, только по делу. И не словами, конечно. А просто появляюсь перед человеком в виде того, кого он любит больше жизни, больше вечного света, больше успокоительной тьмы под своими веками, больше, чем себя самого. Это только кажется, что мало кто способен на такую любовь, на самом деле она есть в каждом сердце; другое дело, что почти никто не знает этого о себе – пока я не выйду навстречу. Тогда уж точно не отвертеться от этого знания. И от обязанности с ним теперь жить, не для всех такой счастливой, как кажется. Далеко не для всех.

Этот трюк дается мне проще, чем что бы то ни было. И не надоедает, сколько ни повторяй. И пользы от него, пожалуй, побольше, чем от всех остальных вместе взятых – при условии, что «пользой» мы называем победу над той разновидностью небытия, которая считается обычной человеческой жизнью. Но применяю я его крайне редко. Я не настолько жесток. Наоборот, чересчур добродушен. Больше, чем следует в моем положении.

Впрочем, я работаю над собой.

Я обгоняю незнакомку с розовым чемоданом – это легко, когда ты невидим и так невесом, что можешь прыгать по чужим головам, как необязательная веселая мысль. А потом, в ближайшей к углу подворотне, быстро приобретаю и видимость, и весомость, и все, что к ним прилагается, словом, становлюсь настолько человеком, насколько это вообще возможно, только лицо у меня сейчас темное и прозрачное, как глубокая вода; это, честно говоря, совершенно не обязательно, просто мне так нравится, а собственные интересы следует учитывать в любой игре.

Я выхожу навстречу даме с розовым чемоданом, иду ей наперерез, мысленно заключаю ее в объятия, думаю: «Ну здравствуй, дорогая», – и ощущаю в затылке счастливый хрустальный звон, верное свидетельство, что трюк мой удался, и превращение началось. А потом ни с того, ни с сего исчезаю. Становлюсь прожорливой пустотой, полной своей противоположностью. Тем, чем быть никак не могу.

Но в последний момент мое угасающее сознание успевает услышать, как дама с розовым чемоданом орет: «Да пошли вы в задницу со своими сраными трюками! Ненавижу вас всех!» – и каким-то непостижимым образом делаю из этого вывод, что победил. Впрочем, я всегда стараюсь делать именно такой вывод, из любого события. Просто чтобы поднять себе настроение. Отличная оказалась привычка. Пустота, заполненная моим приподнятым настроением, не может долго оставаться пустотой.

По крайней мере, эта не смогла.

Я прихожу в себя, сидя на тротуаре. То есть на самом деле практически лежа, но «сидя» звучит достойней, чем «лежа», поэтому пусть считается, что это я просто в такой расслабленной позе сижу. Вокруг столпились туристы, и какая-то пожилая женщина, оглядываясь по сторонам, тихо, но очень настойчиво повторяет: «Человеку плохо», а Нёхиси, наскоро превратившийся в доброго доктора, как он его себе представляет, то есть в двухметрового бугая в белом халате и кокетливой дамской шляпке с бисерным красным крестом, размахивая всеми четырьмя руками – от сильного волнения у него почему-то всегда отрастают лишние руки – пытается успокоить старушку и одновременно уволочь меня прочь.

Незнакомки, которая, как я только что доподлинно выяснил, больше всего на свете любит голодную пустоту, нигде нет, а ее розовый чемодан лежит на мостовой, колесами кверху, и вид имеет такой жалобный, что слезы на глаза наворачиваются. Вот кого на самом деле надо спасать.

– Вот кого на самом деле надо спасать! – вслух говорит Нёхиси. Достает из кармана огромный шприц, заполненный ярко-розовой жидкостью, делает чемодану укол, подхватывает меня под мышку и, плюнув на элементарные правила поведения городских духов в общественных местах, взмывает в небо. Собравшиеся туристы провожают нас дружными аплодисментами. Удивительные люди, я бы на их месте в штаны наложил, а они, похоже, думают, что на этой улице иногда выступают фокусники-любители. Например, по вторникам и четвергам. Все-таки в отпуске человек становится легкомысленным и бесстрашным. Выпусти на него всех демонов ада сразу, он только и будет вертеть головой в поисках шляпы, в которую можно кинуть монетку за устроенный ради его развлечения балаган.

* * *

– Что это было вообще? Кто она такая? Откуда взялась? И куда потом подевалась? – спрашиваю я.

Я уже в полном порядке, спасибо Нёхиси. Все-таки он очень хорошо меня знает. И в курсе, что своевременно введенная в мой организм доза хаоса действует на меня примерно как аспирин.

Сам Нёхиси сидит рядом. Ради возможности выпить пива со Стефаном он принял настолько заурядный человеческий облик, что мне даже немного не по себе. Одно утешение, хотя бы волосы у него темно-синие. Но кстати не по рассеянности, как обычно случается с количеством рук, а потому, что Нёхиси следит за модными тенденциями – в основном, с моей крыши, мимо которой ходят почти исключительно обитатели расположенного по соседству молодежного хостела. Результат налицо.

Розовый чемодан, брошенный хозяйкой, наш боевой трофей, стоит под столом. Совершенно непонятно, что с ним теперь делать, потому что выбросить жалко, а гулять по городу с розовым чемоданом лично я пока не готов.

– Судя по описанию, это была Зулла из Высшей Потусторонней Комиссии, – говорит Стефан и подливает мне пива. Хотя, по идее, мог бы не мучить героя, который буквально пару часов назад сразу всех не пойми от чего спас. – Очень неприятная бездна. Наш старый враг. Триста с лишним лет назад добилась того, что у нас отняли статус Граничного города. Собственно, тогда с ее подачи на этой планете вообще отменили Граничные города. Оставили несколько малонаселенных Граничных деревень, в такой глуши, куда почти невозможно добраться. А остальные границы между реальностью и ее изнанкой пролегали в дремучих лесах и пустынях, чтобы никто случайно не забрел. Зулла долго доказывала, что возможности жить или хотя бы регулярно бывать на границе люди не заслужили. Просто уровень развития пока не тот. Что, с одной стороны, довольно близко к правде, будем честны. А с другой, нет иного способа быстро изменить это положение к лучшему, чем время от времени приводить людей на границы и разворачивать лицом к неизвестности – ну, это не мне вам объяснять. В общем, я почти триста лет угробил на битву с Потусторонней Комиссией: объяснял, доказывал, интриговал, искушал и добился таки возвращения статуса Граничного города – для нас и еще восьми крупных городов, за компанию. Так уж им повезло. Но Зулла не собиралась легко сдаваться. Вот и приперлась к нам с якобы штатной проверкой.