Еще одной преградой на пути микробов оказались и строгие социальные нормы. Так, народы, ощущающие свою предрасположенность к болезням, обычно обладают повышенным чувством культурного превосходства и более негативно относятся к другим этническим группам – возможно, чтобы избегать передачи заразы. А научные данные говорят о том, что в периоды повышенной заболеваемости и младенческой смертности родители воспитывают детей в духе послушания и покорности. Сужая диапазон допустимого поведения, строгие социальные нормы помогают сдерживать распространение болезней и помогают людям выработать согласованные способы реакции на случай возникновения эпидемии. Напротив, более мягкие, снисходительные к пробам и ошибкам нормы могут способствовать рискованным видам поведения, которые подвергают людей опасности смертельной инфекции и сводят на нет эффективность мер реагирования.

Примером может служить реакция властей Сингапура на вспышку атипичной пневмонии в 2003 году. С ее началом правительство страны немедленно ввело строгие правила и ограничения передвижения людей и несколько навязчивые меры раннего обнаружения: например, отслеживание температуры людей в школах, на работе и дома (раздали более миллиона термометров). В домах карантинированных граждан даже установили веб-камеры, обязав людей представать перед объективами по телефонному звонку в любое время суток, чтобы продемонстрировать, что они не выходят из дома. Схожим образом повели себя и японские власти во время эпидемии гриппа в 2009 году: с целью выявления больных и предотвращения распространения болезней была мгновенно развернута сеть медицинских консультаций и пунктов амбулаторной помощи. Кроме того, были временно закрыты школы, введен пограничный медицинский контроль в аэропортах и организованы системы наблюдения за заболевшими во всех крупных городах страны.

Хотя подобный уровень мониторинга и ограничений может показаться стороннему наблюдателю избыточным, все это помогает странам, исторически подверженным вспышкам инфекционных заболеваний, сдерживать распространение заразы. Изучив данные по 230 геополитическим регионам за период начиная с 1940-х годов, я установила, что страны жесткой культуры, в частности Пакистан, Индия, Турция и Малайзия, действительно несли большее бремя инфекционных болезней в диапазоне от малярии до тифа и туберкулеза, чем такие страны более свободной культуры, как Австралия, Греция, Венгрия и Польша.

В целом данные говорят о том, что многие природные и рукотворные угрозы, от войн до природных катаклизмов, увязываются с дилеммой «жесткость – свобода». Более того, связь между опасностью и жесткостью налицо не только у современных наций – мы обнаруживали ее, изучая и традиционные общества. Разумеется, жесткость культуры может объясняться не только наличием физических опасностей. В ряде других случаев «угроза», подталкивающая к общественному порядку, может быть духовного свойства. Почти во всех религиозных традициях имеются обширные и подробные запреты, призванные удерживать верующих от поступков, угрожающих их праведности и даже загробной жизни. По нашим данным, религия обычно порождает строгость – в наши дни точно так же, как и в древности. Вера во Всевышнего не только кодифицирует праведное и неправедное, но и прививает людям ощущение столь же жесткой подотчетности, как и камеры видеонаблюдения в общественных местах.

Общества эволюционируют в сторону жесткости, когда на протяжении многих лет встречаются с постоянными угрозами, однако я доказала, что они могут становиться жестче, неожиданно столкнувшись с общей для всех опасностью – даже кратковременной. Сразу же после теракта во время Бостонского марафона, унесшего жизни трех и покалечившего более сотни человек, бостонцы продемонстрировали невероятное единство: многие горожане бросились к месту происшествия, чтобы помогать раненым и потерявшимся. Финишировав, некоторые участники марафона продолжали бег до ближайшей больницы, чтобы сдать кровь. После трагедии появилось выражение «бостонская сила», символизирующее сплоченность, силу духа и гордость жителей города.

Чтобы проверить, повлияло ли это событие на устрожение культурных норм города, я провела в Бостоне полевое исследование. Люди, говорившие о том, что теракт сильно задел их лично, разумеется, говорили и о том, что Соединенным Штатам нужны более строгие порядки. Кроме того, они говорили о необходимости защиты американского образа жизни от чужеземных влияний, о желательности ограничения въезда в страну и о превосходстве Соединенных Штатов над другими странами. Все эти настроения мы видим и в нациях, постоянно стоящих перед угрозой внешней агрессии.

Для того чтобы напрячься, людям может оказаться достаточно страха перед угрозой в лабораторных условиях. В одном из опытов я предлагала случайно выбранным людям ознакомиться с какой-то одной из версий вымышленной газетной статьи. В одной люди читали, что их университет вводит новую систему оповещения о террористической опасности в связи с близостью к столице, которая может быть атакована. Другие участники опыта читали вариант, в которой сообщалось о введении новой системы оповещения в другом университете и отказе от нее их собственного, который обоснованно считает, что учебное заведение не будет целью теракта. По сравнению со студентами, прочитавшими о том, что их университету ничто не угрожает, те, кто прочитал о возможности теракта, были значительно более предубеждены по отношению к людям, которых воспринимали как «не вполне нормальных», а свою культуру они считали лучшей по сравнению с другими.

Страх перед угрозой способен заставить людей синхронизировать мозговую деятельность, чтобы помочь им скоординироваться. В одном из экспериментов, проводившихся в Китае, мы с коллегами сочинили три якобы настоящие газетные заметки. Некоторые из китайцев – участников опыта читали заметку о том, насколько серьезную угрозу Китаю будет представлять Япония в ближайшем десятилетии, а другие – о конфликте двух других стран (Эфиопии и Эритреи) или о Китае, но без упоминания каких-либо внешних угроз. Затем членам каждой из трех групп предлагалось задание на быструю координацию, а именно несколько попыток устного счета хором и в ускоренном темпе. В этой задаче мы использовали новейшую нейробиологическую методику «гиперсканирования», позволяющую одновременно снимать энцефалограммы взаимодействующих партнеров. Проанализировав полученные данные, мы обнаружили, что китайцы, прочитавшие о японской угрозе, демонстрировали более высокий уровень нейронной синхронности, особенно в части гамма-волн, обозначающих страх, и это помогало им быстрее координироваться при выполнении задания. Похоже, что перед лицом внешней угрозы человеческие нейроны начинают маршировать в ногу.

Более собранными (как минимум на некоторое время) становятся и люди, которым внушили, что они живут в условиях высокой плотности населения – как будто, скажем, в Сингапуре. В другом нашем опыте студентам Мэрилендского университета давали прочесть одну из двух версий вымышленной статьи факультетской газеты. Обе версии содержали подробный рейтинг населенности десяти разных американских университетов по убыванию плотности на единицу площади кампуса, но с одним небольшим отличием. В одном случае говорилось, что Мэрилендский университет превосходит по плотности населения кампуса все остальные перечисленные с умопомрачительным показателем 600 человек на квадратный километр. В другом варианте статьи студенты читали, что их университет относится к наименее населенным с плотностью всего 170 человек на квадратный километр. На следующем этапе опыта мы просили студентов высказать отношение к самым разнообразным нарушениям правил на территории кампуса, например засорению общественных мест, дракам на спортивных матчах, громким разговорам в библиотеке или пьяному вождению. Без каких-либо исключений, те, кто думал, что учится в университете с густонаселенным кампусом, значительно более негативно реагировали на людей, нарушающих правила. Просто заставив этих американцев думать, что они живут в условиях высокой плотности, мы, пусть даже временно, побудили их стать собраннее на манер сингапурцев.