Подошли еще двое — Ралдыгин и Липатов. Обоим чуть за тридцать, оба из Москвы. Один шоферил до войны — работал в автохозяйстве, другой был мелким чиновником в районном комитете комсомола и большим пропагандистом здорового образа жизни в молодежной среде. Первого призвали в армию в сентябре 42-го, второй сам пошел в 41-м. Ралдыгин ленивый, степенный, неспешный, Липатов живой, кусучий, въедливый. Вернее, был таким, пока не загремел в штрафную роту за невыполнение приказа. Приказ был так себе — сопроводить из части в часть важного проверяющего из штаба дивизии и проследить, чтобы с ним ничего не случилось. Пролетающий мимо по своим делам «юнкере» не удержался от соблазна погоняться за одиноко пылящей по фронтовой дороге полуторкой. От проверяющего (да, собственно, и от полуторки) осталось мокрое место. Липатов выпрыгнул из кузова, нырнул в водосток, а когда выбрался оттуда, перед глазами открылось то самое мокрое место. Трибунал мучительно размышлял, что бы ему инкриминировать — халатность, шпионаж, обвинение в диверсионной деятельности; решил ограничиться «невыполнением приказа». Ралдыгин охранял склад горюче-смазочных материалов. А позднее выяснилось, что именно в ту ночь со склада умыкнули две бочки солярки. Он мог поклясться — во время несения службы ни одна крыса на склад не заходила. Но факты были неумолимы — до заступления на пост солярка была. После сдачи поста — не было. Просто мистика какая-то. Поклонников потусторонних сил среди членов трибунала не оказалось, и Ралдыгину вкатили по полной — три месяца. Теперь он постоянно думал о том, куда же могла пропасть окаянная солярка (по двести килограмм в каждой бочке), если склад был закрыт на амбарный замок, а сам он полночи расхаживал возле ворот и провалами памяти не страдал.

— А сам-то, Зорин, за какие заслуги попал в штрафную роту? — скрипучим голосом осведомился капитан Кумарин, подходя к компании.

— Встать, — буркнул Зорин.

— Да сидите, чего уж там, — отмахнулся Кумарин. — Больно смотреть, как вы поднимаетесь. — Он снял фуражку, причесал пятерней стоящие комом волосы с пробелами седины. — Так за что тебя в нашу курортную зону, Зорин? Не успел я с твоим делом ознакомиться, сразу в бой…

— Майора ударил, — скромно отозвался Зорин.

— Ничего себе, — пробормотал Гурвич. И глазами показал, как он уважает такие «уставные» отношения.

— За дело? — покачал головой Кумарин.

— За деяние, товарищ капитан, — и поведал в нескольких словах.

— Так вроде не должны тебя сюда… — растерялся Игумнов.

— Должны, — вздохнул Кумарин. — Как ни крути, а совершил ты, сержант Зорин, тяжелое воинское преступление. О том, что майор Глахотный агент вражеской разведки, в то время еще не знали. Так что съездил ты по рылу не кому-нибудь, а самому настоящему майору рабоче-крестьянской Красной армии. Сам виноват, сержант…

— Я рядовой, товарищ капитан…

— Принимай отделение, Зорин. — Капитан соорудил чудовищную гримасу — в данной ситуации она должна была означать улыбку. — Умеешь воевать, я наблюдал за тобой. Грамотно действовал, молодец. Жизнями солдат не бросался…

— Так плохо, товарищ капитан? — осторожно спросил Гурвич.

— Хуже некуда, рядовой. — Скулы ротного побледнели. — Штаб дивизии разгромлен, связь между частями потеряна, пока восстановят… Наше счастье, что на усиление нашего участка направляется отдельный танковый полк под командованием подполковника Рябова и два мотострелковых батальона. Должны заткнуть дыры. Потери ужасные. Погиб начальник штаба дивизии полковник Суздалев, трое его заместителей, уйма прочего народа. Хорошо, комдив Ершов был на выезде в частях. Разнесли минами госпиталь, спаслись немногие, уничтожены почти вся комендантская рота, половина связистов, хозяйственный взвод… Потери роты, по предварительным оценкам, восемьдесят человек — вместе с ранеными, слава богу. Убит военком Шалевич, двое взводных, третий — лейтенант Костенко — тяжело ранен. Выбило замов по строевой, ранен в голову ротный агитатор старший лейтенант Колосков, тяжелое ранение получил оперуполномоченный контрразведки СМЕРШ Гутин… Из постоянного состава уцелели только я, да эскулап Анищенко, да лейтенант Бывалов, канцелярист, хранитель ротной печати, мать его…

— Главное, ротная печать, товарищ капитан, — робко заметил Костюк.

Ротный исподлобья покосился на бывшего трудягу из интендантской службы.

— А с фрицами что, товарищ капитан? — спросил Ралдыгин.

— Вот этот остался, — кивнул за плечо Кумарин. Двое солдат в подозрительно чистом обмундировании тащили пленного эсэсовца в сторону дороги. Акцией командовал офицер в фуражке с красным околышем — надутый, важный индюк, преисполненный чувства ответственности за важную миссию. — Штыков шестьдесят их было, — сказал Кумарин. — Не исключено, конечно, что отдельные попрятались — по сараям, подвалам, будут пытаться выбраться из поселка, затеряться в лесах, пробиться к своим. Пусть контрразведчики их ищут…

— А вас за что в эту роту, товарищ капитан? — осмелел Зорин.

Ротный не разгневался, хохотнул отрывисто-сухо.

— Родина и партия послали, сержант. — «Вот именно — послали», — подумал Зорин. — Приказы Родины не обсуждаются. А в направлениях подобного рода имеются свои плюсы, если присмотреться. Это вы здесь отбываете — а офицеры служат.

— Офицерам хорошо в штрафных ротах, — подал голос Гурвич. — Правда, товарищ капитан? Я слышал, срок выслуги для вас сокращается вдвое. И денежное содержание вдвое выше. И при назначении пенсии месяц службы в штрафной роте засчитывается за шесть. А убить ведь и в регулярной части могут, правда, товарищ капитан?

— Разговорились вы что-то, — опомнился Кумарин. — Ладно, бойцы, десять минут отдыха, и объявляется общее построение. Зорин, разрешаю сформировать свое отделение — на собственное усмотрение. Должно же в этом бардаке быть хоть что-то боеспособное… Нет, вы только полюбуйтесь! — Капитан всплеснул руками.

Ревели мощные моторы. Гул разрастался по всей округе, воздух вибрировал. На площадь выезжали прославленные танки Т-34. Их было много. Один, громыхая и лязгая, подъехал к штабу, хотел продвинуться поближе, да постеснялся танкист давить тела, которые еще не убрали. Остановился, заглушил мотор. Распахнулся люк. Вылупилась озадаченная физиономия в шлемофоне. Два танка подъехали с западной стороны. У обоих башни пришли в движение, хоботы стволов устремились на сгоревшее здание штаба. А сзади продолжало грохотать, третировать барабанные перепонки — танки один за другим появлялись на арене отгремевшего боя. Вонь солярки, отработанного машинного масла окутала окрестности.

— Теперь мы точно битву выиграли, — проворчал капитан. — Могу представить, как они спешили. Аж броня вспотела…

Первым засмеялся Гурвич. Затем, переглянувшись, Липатов с Ралдыгиным. Хмыкнул Костюк — и захохотал, гулко, хрипло. А несколько мгновений спустя и все солдаты штрафной роты катались по траве и умирали от хохота, а танкисты хлопали глазами из своих люков и, кажется, начинали обижаться…

* * *