Квадратная, со стороной в четырнадцать футов, сторожка включала кабинет, кухоньку и ванную комнату. На второй день нашего пребывания в поместье я мельком заглянул внутрь через открытую дверь, но от меня не укрылась стойка с оружием у дальней стены кабинета: два помповика, один с пистолетной рукояткой, и две автоматические винтовки.

Вероятно, охранники хотели, чтобы их слова, что проезд запрещен, воспринимались заезжими коммивояжерами со всей серьезностью.

С северной стороны сторожки, выходящей к дороге, крышу продлили, закрепив еще на четырех столбах, и создали площадку шириной в шесть футов, чтобы в плохую погоду охранник, разговаривая с приезжими, не стоял под дождем.

Сейчас Генри Лоулэм сидел там на стуле с подлокотниками и мягким сиденьем, в тени, справа от двери.

Лет тридцати, симпатичный, без единой морщины на лице, с невинным ртом ребенка, который еще ни разу не выругался, с розовыми щеками, каким иной раз завидуют персики, он выглядел так, словно все сложности этого мира обходили его стороной, и он плыл по жизни, как подвешенное на парашюте семечко одуванчика, влекомое самым нежным и теплым ветерком, какой только можно себе представить.

В двух случаях, когда мне доводилось общаться с Генри, он читал поэзию. И сейчас на маленьком столике рядом со стулом лежали томики Эмерсона, Уитмена и Уоллеса Стивенса, опасная команда, если пускать ее в голову.

Некоторые скептически отнесутся к тому, что сотрудник службы безопасности — «арендованный коп» на нынешнем голливудском птичьем языке — может интересоваться поэзией. Про уникальность каждой души наша теперешняя культура старается забывать, увлеченная групповой идентификацией. Но Генри не старался быть, как все, имел на этот счет собственное мнение и, судя по тому, как он воспринимал поэзию, искал в ней что-то важное, задевающее глубинные струны его души.

Пока он дочитывал стихотворение, я стоял, привалившись к столбу, и ждал. По отношению ко мне он не проявлял грубость или пренебрежение, просто увлекся.

Я пришел, чтобы спросить его о Кенни Рэндолфе Фицджеральде Маунтбаттене, который заявлял, что является сотрудником службы безопасности Роузленда, хотя и не носил униформу: серые брюки, белая рубашка, синий блейзер. Именно так одевались другие сотрудники, но Кенни, конечно же, выглядел куда живописнее Генри и его коллег.

Ожидая, я наблюдал за полетом, судя по всему, сапсана, если судить по размаху огромных крыльев и рисунку на их нижней поверхности. Эти соколы обычно охотятся на птиц меньших размеров, а не на грызунов, при необходимости резко маневрируют и хватают добычу на лету.

Когда Генри закрыл книгу и поднял голову, отсутствующее выражение глаз говорило о том, что он, похоже, не знает, ни кто я, ни где он.

— Извините, что помешал, сэр, — подал я голос.

Его замешательство длилось считаные мгновения, окончившись появлением улыбки на гладком, как персик, лице. Выглядел он совсем мальчишкой, прямо-таки подростком с картины Нормана Рокуэлла, если не хотелось увидеть в его глазах что-то помимо их зеленого цвета.

— Нет, нет, мне нравятся наши разговоры. Присядь, присядь.

Слева от двери он поставил второй стул, вероятно, ожидая моего появления здесь. Я пододвинул стул, сел, решив, что спрашивать о затмении смысла нет.

— Я освежал в памяти историю НЛО.

Его интересовали сообщения о похищениях землян инопланетянами и об их базах на обратной стороне Луны. Хотя я не мог сказать, на основании чего сделан такой вывод, я подозревал, что в уфологии он искал то же самое, что и в поэзии.

Осознавая иронию ситуации: видящий призраков отрицает возможность появления на Земле гостей из дальнего космоса, я, тем не менее, ответил:

— Извините, сэр, я просто не могу поверить в летающие тарелки и все такое.

— Несколько похищенных прошли проверку на детекторе лжи. Это строго задокументировано.

— Видите ли, у меня не укладывается в голове, что представители сверхразумной цивилизации могут пролететь полгалактики для того, чтобы похищать людей и вставлять им зонд в прямую кишку.

— Их эксперименты этим не ограничиваются.

— Но с этого они начинают, будто нет ничего важнее.

— Ты не думаешь, что время от времени следует делать колоноскопию?

— Для этого я могу обратиться к врачу.

— Но инопланетяне получат более точные результаты.

— Сэр, почему инопланетян должно интересовать, есть у меня рак толстой кишки или нет?

— Может, потому что они заботятся о людях.

Я уже знал, что до того, как перейти к интересующей меня теме, необходимо отдать должное странной увлеченности Генри проктологами с других миров. Ублажая его в этом, я, тем не менее, оставался скептиком.

— Мне представляется, они очень заботятся, — настаивал Генри.

— Пролететь пятьдесят световых лет, чтобы сделать мне колоноскопию? Странная какая-то забота. От нее становится не по себе.

— Знаешь, Одд, возможно, для них пятьдесят световых лет то же самое, что для нас пятьдесят миль.

— Даже пройти пятьдесят миль для того, чтобы насильно вставить мне в зад зонд, не получив на то моего разрешения… я считаю, подобное может сделать только извращенец.

Лицо Генри вспыхнуло изумлением от такой характеристики инопланетян, а потом он весело улыбнулся. Как улыбнулся бы любой озорной мальчишка, получив законный повод поговорить о задах и тому подобном.

— Они, вероятно, берут и образцы ДНК.

Я пожал плечами.

— Так я дам им прядь волос.

Мечтательно улыбаясь, Генри при этом вертел в руках томик поэзии, словно от волнения.

— Некоторые уфологии думают, что инопланетяне победили смерть и хотят подарить нам бессмертие.

— Подарить всем?

— Они такие сострадательные.

— Леди Гага, конечно, клевая. Но тысячу лет спустя я определенно не захочу слушать ее семисотый альбом.

— Все будет не так скучно. Став бессмертным, ты сможешь менять карьеру. Стать певцом, как Леди Гага, а она станет поваром блюд быстрого приготовления.

Я скорчил гримасу.

— Я не умею петь, и почему-то есть у меня уверенность, что она не умеет готовить.

Он большим пальцем пролистывал страницы, не заглядывая в книгу. По звуку словно тасовал карты.

— С помощью инопланетной науки мы все сможем сделать идеально.

— А зачем вообще что-нибудь делать?

— В смысле?

— Если учиться будет нечему, потому что мы все будем знать, в чем вызов, ради чего прилагать какие-то усилия, какой смысл?

Какие-то мгновения он продолжал пролистывать страницы, но потом руки застыли, а улыбка поблекла.