– Мама! Мама де? Де мама? – вдруг громко захныкала Тонечка, подняв головку от Катиного плеча и показывая пальчиком на дверь комнаты. – Мама-а-а-а….

Дверь в комнату тут же распахнулась, и на пороге вслед за вбежавшей Леной нарисовался растерянно-счастливый, улыбающийся Марк.

– Привет, братцы! Давайте знакомиться, раз такое дело. О, парень, я тебя знаю! Как тебя зовут? Григорий? Точно, Григорий… Гришка, значит. А вас, юная леди?

– А я Катя. А это мои племянники – Сенька с Венькой. А это наша Тонечка…

– Понятно… А кто из вас болеет? Кому я траву нес? Судя по всему, Тонечке.

Подойдя к ребенку, он присел, заглянул с заботой в детские глазки.

– Ну что с тобой, малыш?

Видно, услышала что-то в этой его заботливой интонации Тонечка, поняла с ходу, так, как это умеют делать малые дети – их ведь никаким притворством не обманешь. И тут же протянула к нему ручки, улыбнулась доверчиво, словно разрешая ему принять себя в свое радостно-дрожащее облако любви. Взяв осторожно, как величайшую драгоценность, девочку на руки, Марк потрогал ее лобик, озабоченно повернулся к Лене:

– Горячий же… А врача вызывали? А температуру мерили?

– У нас градусника нет. Близнецы куда-то запрятали… – развела руками Лена.

– Так. Григорий, быстро в аптеку! За градусником! Лена, завари траву – у нее дыхание сиплое. И водички ей надо дать попить – ей надо пить больше.

Катя, широко открыв глаза и забыв закрыть рот, с удивлением смотрела на этого большого бородатого мужика, на вмиг преобразившуюся, засиявшую глазами сестру, на моментально освоившихся в новых жизненных обстоятельствах близнецов, уже вовсю пытающихся повиснуть на ногах Марка: Сенька на левой, Венька на правой – знакомая глазу пирамидка.

– Гриш, я с тобой в аптеку! Подожди, я быстро! – крикнула она в прихожую и, схватив джинсы и майку, кинулась в ванную переодеваться.

Уже спускаясь с Гришей по лестнице, она обернулась к нему с улыбкой и торопливо проговорила:

– Ну, и что ты по этому поводу думаешь? Каким таким ангельским ветром его к нам занесло, а?

Еще один командир на нашу с Ленкой голову.

* * *

Ада стояла на цыпочках перед дверью, изо всех сил напрягая слух и сердясь. Господи, ну что за наказание этот мужчина! Так она и не может понять его до конца. И что такого особенного может наговорить ему его мама? Чего он нервничает так? И не слышно ничего толком, одни обрывочные истерические восклицания.

– Да не может быть, мамочка! Не говори ерунды! Кому она нужна? Ты, как всегда, все преувеличиваешь! Ну да… Я полтора месяца у них не был. Ну и что? У меня своя личная жизнь, у меня прекрасные отношения. Что? Да говорю же тебе, такого просто не может быть! Что значит, сама видела? Ну, это, наверное, родственник какой-нибудь из их сибирской тьмутаракани в командировку приехал… Что-о-о?! Ты что, сериалов своих насмотрелась, мамочка?! Я же говорю тебе, такого не может быть.

Ада грациозно отскочила от двери, насколько это позволила ей знойная полнота, на цыпочках убежала на кухню. Подняв глаза на вошедшего задумчивого Толика, участливо спросила:

– Что, у твоей мамочки какие-то неприятности? Ты так кричал…

– Да нет… Нет у нее никаких неприятностей! Просто отчитала меня, что я в бывшей семье давно не был. Она же не может понять, как мне трудно.

– Зато я тебя очень понимаю, Толик! Что ж делать – раз надо, значит, надо. Это крест твой на всю жизнь, дорогой. И мы понесем его вместе! Я не оставлю тебя, я всегда буду помогать тебе в этом! Помни – я с тобой, я всегда с тобой, я твой друг.

Толик взглянул на нее странно, будто даже испуганно, и ничего не ответил. Сидел, задумавшись глубоко, отрешенно глядя в угол и подрагивая нервно коленкой. Потом подскочил вдруг как ужаленный, и ринулся со всех ног в прихожую.

– Куда ты? – удивленно прокричала ему вслед Ада. – Сейчас ужин готов будет…

В ответ она услышала только хлопок закрывшейся с размаху двери да звонок растревоженного колокольчика, висящего на притолоке, призванного по всем законам фэн-шуй неусыпно, ночью и днем, сторожить ее, Адино, супружеское хлипкое счастье. Чего это с ним? Сорвался, убежал вдруг… Странный, странный все-таки мужчина. Так она старается, так ему подыгрывает, из кожи вон лезет. А ведь она ему, между прочим, и не навязывалась. Он сам себя предложил ей тогда. И чего теперь бежать сломя голову в бывшую семью, и зачем вообще надо было уходить оттуда так поспешно? Они и знакомы-то были всего ничего. Он ее тогда очень, очень удивил, когда объявил вдруг, что уходит из семьи и будет жить с ней, она даже к этому и стараний-то никаких не прикладывала. Решила, что это судьба о ней так своеобразно позаботилась – подкинула прямо на порог готовенького мужа, даже и с опытом, так сказать, семейной жизни.

Толик шел очень быстро, изо всех сил стараясь не торопиться, но все равно почему-то переходил на полушаг-полубег. Противная липкая струйка пота текла по спине, по лбу, и на висках уже образовалась неприятная испарина, но он все убыстрял и убыстрял шаг. Вечно мать его с толку сбивает. Позвонит, наговорит черт-те чего. Мужика, главное, у Ленки какого-то углядела. Да откуда? Чего народ смешить. Мимо нее можно шесть раз пройти и не заметить, как мимо серой стены. Ни яркости в ней нет женской, ни кокетства, ни загадочности – пустое и блеклое место. И на лице всегда – будто серая тень виноватости за свою эту никчемность-некрасивость. Так что зря он так бежит. Сейчас опять, наверное, расплачется, будет смотреть исподлобья грустными коровьими глазами да волосы за уши прятать. Только и умеет страдать, прямо хлебом не корми. Конечно, только это и умеет. Надоела уже со своими страданиями!

Решительно открыв дверь подъезда, он по-мальчишески быстро, перепрыгивая через две ступеньки, взлетел на четвертый этаж, нетерпеливо нажал на кнопку звонка, прислушался. За дверью заливисто хохотали близнецы, что-то шумело, стучало и переворачивалось, повизгивала счастливо Тонечка.

Дверь ему открыла Лена. Ну да, это была его жена, Лена. Точно она. И вроде как и не она вовсе. Другое, совсем другое лицо.

– Привет, Толик! Заходи быстрее. Проходи сразу на кухню – у меня там сейчас молоко убежит, – скороговоркой выпалила она, моментально от него отвернувшись и взмахнув перед лицом волосами. Он медленно прошел за ней, с опаской оглянувшись на закрытую дверь, ведущую в комнату, за которой и происходила вся эта детская возня с криками и повизгиванием.

– С кем это они там резвятся? С Катериной, что ли? – осторожно спросил Толик.

– Нет, не с Катериной… – повернулась к нему от плиты Лена.

– А с кем? – деревянным голосом переспросил Толик. Ленино лицо снова неприятно поразило его своей необычностью, или непривычностью, или, может, уродливым излишеством в виде широченной блаженной улыбки, исказившей его до неузнаваемости. От растерянности он даже привстал на стуле и тут же сел обратно, снова обалдело уставился в ее лицо. – Что это с тобой такое, а? Лен, что случилось?