лошадью по земле волочилось тело, привязанное за ноги. Голова была залита кровью да сшиблена едва ль не наполовину. По промёрзлой земле стелился кровавый след. Выждав, как лошадь на полном ходу промчится в должной близости, Фёдор спрыгнул к ней и со всею ловкостью ухватился за гриву Данки, покуда она продолжала скачку. Первые мгновения Басманов не успел ещё занять места в седле и едва не упал наземь.

Видать, были средь братии и те, кто вовсе не прочь поглядеть и на страдание ближнего своего. Но всяко Фёдор не дал той потехи своим неприятелям. Всадник выправился в седле да принялся объезжать ограждённую площадь, прегромко присвистывая на сложный манер, коему был обучен едва ль не один во всей Москве.

Опричники же подняли клич свой:

Гойда, гойда!

* * *

Из всей братии позднее всех ко двору воротились Вяземский с Малютой. Шли они не спеша, выдыхая холодный воздух белым паром. Стоял в ушах гул от толпы шумной да от звенящей крови. Григорий Скуратов был во много боле славном расположении духа, нежели друг его. Всё ехали они дорогой своей и как проходили двором безлюдным, так и стали на месте безо всякого условного знака.

– Малют, – хмуро начал Вяземский, – от смотрю на тебя, так и разбирает. От поделись-ка со мною, друг сердечный, – отчего ж так славно тебе нынче, покуда этот щенок басманский вьётся подле Иоанна?

– Али есть повод тревожиться о нём? – спрашивал Скуратов, пребывая в добром духе после сладостной расправы.

– Князь Овчинин, – молвил Афанасий, – дурак дураком был, да плевать на него. От токмо по единому знамению Федькиному сам владыка прирезал слугу своего.

– Земской, – буркнул Скуратов да отмахнулся.

– Булатов в опричнине служил. Али уж запамятовал такого? – вопрошал Вяземский.

– Мудрый царь оттого и кормит вертихвоста этого, полудурка ряженого подле себя, – ответил Малюта. – Сам и посуди: от расправа над Овчининым. На честном пиру да при всех зарезан, как скот. И что ж? Даже ты, Афонь, славный малый, и ум твой добрый за разум ещё не зашёл. Да сам ты рассудил, будто бы то была вовсе не воля государя и вовсе милосердный владыка не жаждал расправы над очередным земским прихвостнем. То было в угоду Федьке чёртовому. Как что грядёт, так в него и полетят каменья.

Вяземский совладал с собой, сдерживая жуткий порыв. Дрогнуло сердце его, затревожилось, да не подал виду князь.

«Что же грядёт, рыжемордый ты упырь?»

– А всяко на Федьку нету управы, – вздохнул Афанасий, отводя взгляд.

Малюта широко улыбнулся да посмеялся в бороду.

– От давай об заклад биться? – предложил Малюта.

– Ага, делать мне больше неча, – пресёк то Вяземский.

Скуратов пожал плечами да, видать, больше прежнего повеселел. С тем и продолжили путь свой по промёрзшим опустелым дворам. Долго ли ехали они в безмолвии – неведомо. Как воротились в Кремль, так и спешились. Отдал Вяземский свои поводья холопам да сам поглядывал за Малютой.

«Удумал что-то, медведь сварливый…» – думал Афоня.

Скуратов же отдал поводья конюху Юрке, ублюдку Глашкиному. И как-то странно похлопал парнишку по плечу, и почудилось Афоньке, будто бы и пару слов молвил.

* * *

«Вот как пить дать, не к добру…» – думал Алексей Басманов, поднимаясь по каменной лестнице.

Ум его занимался мрачными мыслями, но иначе как? Ежели посреди ночи вызывает царь, стало быть – пиши пропало. Уж навряд ли какая милость али добрая весть не ждёт до утра. Алексей Басманов дождался, как рында доложил о прибытии опричника, и лишь опосля с поклоном переступил порог царской опочивальни. В первые же мгновения воевода уразумел для себя – ныне скверен по духу государь.

Мрачная фигура стояла подле окна. Не удостоил Иоанн слугу своего и взглядом, продолжая всматриваться в далёкие, едва различимые фигуры, изредка пересекающие двор. Пальцы скоро перебирали чётки, бусины отдавали тихим стуком друг о друга.

«Гадство…» – подумал про себя Алексей, собравшись с духом.

Взор Басмана упал на стол, за коим обычно Иоанн занимался писчими трудами. Боле всего примечательна была грамота. Мимолётного взгляда хватило, чтобы Басманов понял, в чём же ныне настрой Иоаннов, с чем же его и вызвали. То было послание из Костромы. Басманов уж бывал там, бывал ещё осенью, наводя порядки. Смута точно повисла в тамошнем воздухе. Алексей употребил всю свою силу, всю грозность свою, упраздняя любое вольнодумство средь костромских князей. Нынче же пред ним лежало донесение, что так и не извелася скверна с мест тамошних и будто бы взаправду лишь приумножился лукавый дух да окреп. Доносчик складывал, будто бы на улицах уж заслышать можно гласное и безверное порицание что царя, что братии его.

– Как долго мне сие терпеть должно? – вопрошал царь, наконец сподобившись удостоить опричника суровым взором.

– То на мне, государь, и то в силах моих уладить, – с поклоном молвил Алексей.

– Я уже слышал это, Басманов. Ещё с лета внимаю пустым речам, – произнёс Иоанн, медленно ступая к слуге.

– Изведу смутьянов, царе! – пламенно поклялся Басманов, да его речи вторил грозный удар – царь яростно обрушил руку на стол.

– Выведай, какого нраву князь костромской. И без указу моего не отделывать – гляди, пригодится живьём мразь малодушная, – молвил владыка, стиснувши зубы от злости.

Басман ударил в себя в грудь, склонивши главу.

– Велите же, государь, с сыном тотчас же мчаться в Кострому, – просил Алексей.

Ежели кто бывал при дворе впервой, мог подумать, что самою страшною участью было сыскать гневную речь государеву. Алексей же, будучи воеводою ещё на службе при отце Иоанновом, Василии, ведал, что много хуже расклад, ежели владыка предаётся смеху. На сей раз именно тем и ответил Иоанн, мотая головою. Едва жестокая улыбка наметилась на царских устах, так сразу же поверил Басман просчёту своему.

– От оно что! – молвил Иоанн, едва переведя дыхание. – Токмо и видишь, как удрать, сучье ты отродье! Не испытывай доброты моей! Будет время – пошлю, и тебя, и недоноска твоего вертихвостого – гуляйте, черти татарские – хоть на все четыре стороны!

– Помилуй, царе! – уж премного раскаявшись в словах своих, молвил Алексей.

Иоанн провёл по лицу своему, вновь обратившись взором к окну.

– Покуда нет вестей о Пронском, будешь подле меня, как пёс цепной, – столь же резко переменившись в голосе, сказал царь.

Былая горячая радость, с примешанною лютой жестокостью, угасла столь быстро, сколь и поднялась.

– Там видно будет, – тихо добавил Иоанн, продолжая перебирать чётки, отсчитывая бусину за бусиной. – Пошёл вон.

Алексей откланялся да покинул покои царские. Едва пройдясь по коридору, где уж стоял холодный воздух, Басманов со всей силы вдарил кулаком о