А потом они просто струсили! Ну мы-то не посрамили своих орлов, а вот ребятам, которые вышли к Евфрату отсюда, через Южную Месопотамию, не повезло. Побили их персы. А мы им врезали! – Плавт грохнул кратером по столу. – Да мы им так напинали, что Ардашир и думать забыл про нашу Месопотамию! И после этого Сенат устраивает триумф Александру с мамашей. Да они там даже ни в одной хорошей драке не были! Тьфу! – Плавт сплюнул на землю. – Ну, Александр, конечно, знал, чья это была победа. И ему пришлось здорово раскошелиться, чтобы легионы не взбунтовались. Даже его любимые азиаты готовы были его прикончить за то, что он струсил и бросил своих. Потому он и оставил наши легионы на востоке. А отсюда, с запада, вести приходят: мол, опять здесь варвары зашевелились. Алеманны, мол, по Паннонии шарят… А у наших тут, на Рейне, на Данубии – семьи, земля. Кто их убережет? Август с мамашей и хитрожопой дипломатией? Хрена лысого! Мы кричим: отправляй нас домой. Не слушает. Тогда уж сам Максимин к нему приехал. «Отправляй, – говорит, – Август богоравный, наших домой. Не то бунт будет. Геркулесом клянусь!»

Максимина-то он послушал, ясное дело. Повелел. Ну, поднялись мы и пришли сюда. В самый раз, чтобы варваров приструнить. У нас дипломатия простая, зато радикальная. – Кентурион осклабился. – Гладий в пузо. И повернуть для надежности. Очень помогает.

– Не сомневаюсь, – улыбнулся Геннадий. – Значит, так себе полководец из нашего императора?

– Да кабы в императоре дело было, – возразил Плавт. – Александр еще ничего. Жалованье вот поднял. Сам просто живет, без роскоши. Но им же мамаша крутит. И Сенат. А Мамее и сенаторам до солдат дела нет. Им лишь бы сундуки ауреями набить да земли пожирнее под себя подмять. Мы вот почти три тысячи рабов из Персии пригнали. Взяли-то больше, да две трети по дороге подохли. Зима больно суровая оказалась. Даже и наши от холодов пострадали многие. Ну и что дальше? Постановлением Сената да повелением императора забрали у нас весь полон, да и увезли. Якобы для обмена на наших пленных. Да только потом тех персидских рабов, которых якобы обменяли, почему-то видели на сирийских рынках. Справедливо ли это, а?

– Да уж, – согласился Черепанов. – Но ведь он молодой еще, наш император? Может, еще поправится?

– Хитрый он, – сказал Гонорий. – Все ловчит да комбинирует. То с преторианцами заигрывает, то с нами, то с германцами… Сейчас время такое: надо четко знать, с кем ты и на кого опереться можешь. Вон Фракиец – знает. А Август, он вроде как худого не делает, а скользкий какой-то, не поймешь. Сегодня – «бей алеманнов», завтра – «наши друзья алеманны». То он землю граничную нашим ветеранам дает, как встарь положено, то вдруг рядом диких гетов сажает. Одно слово – восточный человек. На Востоке родился, ихним богам жертвовал. Но помяни мое слово: зря он в восточных легионах крепость себе ищет. Восток – это Восток, там настоящей надежности нет. И вся зараза оттуда. Боги лживые, любовь эта к мальчикам кудрявым, роскошь безмерная. Не так наши деды-прадеды жили, не так. Но мы еще поправим дело, не зря нам, римлянам, Марс-Воитель щит с неба сбросил[142]. Мы еще покажем этим мальчиколюбцам, как отечество любить! – Гонорий хлопнул Черепанова по спине. – А ты молодец, дружище! Слыхал, у самого Толстяка серебро из пасти выдрал!

– Откуда ты знаешь? – удивился Геннадий. Он полагал, что не в интересах Пондуса болтать об их маленькой «сделке».

– Железный рассказал. Толстяк под это дело решил пару сотен сэкономить. Мол, теперь он их тебе будет отдавать, а не ему.

– Он что же, на пару с Ферратом казну тянет? – удивился Черепанов.

Он-то считал, что старший кентурион Первого Фракийского – человек честный.

– Вот еще! На пару! – Гонорий хмыкнул. – Тоже мне пара: медведь и лиса. Долю он Железному отдает. Как мне отдавал. Как положено. Младший со старшим всегда делиться должен. Это только ты, – тут он подмигнул Геннадию, – ни с кем не делишься. Но у тебя есть я. – Он самодовольно выпятил челюсть. – А на меня в моем, хоть и бывшем, легионе ни одна шавка не тявкнет. Тем более, это я Феррата в старшие вывел. И тебя выведу, не сомневайся! Служи крепко и верно, а старина Аптус позаботится, чтобы шавки тебя за калиги не хватали. Я Феррату так сказал: «Черепа не трогай. Череп – правильный муж. Он, сам знаешь, для себя ничего не берет. Все – для дела. А дело ему сам Фракиец определил».

Я ведь тебя знаю, Геннадий. Ты дружбу выше золота ценишь. Я помню, как там, в Готии, ты мне все ценное отдал: храни, Аптус, я тебе доверяю.

И этим ты меня купил, дружище. Больше чем когда варварам меня зарезать не дал. И понял я… (Показалось Черепанову или нет, что глаза Плавта увлажнились?) Понял я, что не будет у меня друга верней, чем ты, Геннадий! Потому что видел я не раз, как родные братья из-за золота друг другу глотки рвали. А Железному я так сказал: если Череп что для себя возьмет – сам с тобой поделится. Феррат – он понимает. Он – наш. Он – за Быкоборца… – Тут Плавт внезапно осекся и бросил на Черепанова подозрительный взгляд. Подполковник ответил ему взглядом прямым и наивным, но про себя подумал:

«Так-так… Что еще за Быкоборец?»

– Словом, можешь на Железного рассчитывать! – заявил Гонорий. – А начал ты хорошо, Череп! Очень хорошо! Выпьем за это!

А потом Плавт уехал. Ночью. Даже не попользовавшись Парсиевыми девочками. Попрощался с Геннадием и отбыл, наказав времени даром не терять и крошку-Марцию не разочаровывать. Потому что завтра Первый Фракийский сворачивает палатки и уходит в Августу. На зимние квартиры. А от Августы сюда – шесть дней пути.

– А у меня для тебя новость, – проговорила Марция, перебирая колечки волос на его груди.

– Какая же? – Ее нога лежала поперек его бедра, тяжелая, расслабленная, теплая. Локоны растрепались и наполовину закрыли лицо. Черепанов протянул руку и убрал их вверх. – Какая новость, плохая или хорошая?

– Не знаю. – Она отодвинулась, и волосы снова упали. – Отец мне мужа нашел… Ну, что ты молчишь?

– А я должен что-то сказать?

– Ты рад за меня? Или огорчен? Или сам хотел взять меня в жены? – Она игриво засмеялась. – Тогда скажи отцу. Он не посмеет тебе отказать: все знают, что ты – друг Аптуса. Хочешь?

– А ты хочешь? – Черепанова немного покоробило то, что не посмеют отказать не ему самому, а «другу Аптуса».

– Не хочу! – Она снова игриво засмеялась.

Геннадий молчал.

– Ты не думай, – быстро сказала Марция. – Не потому не хочу, что боюсь тебя. Все говорят: Череп, Череп, а я ведь знаю, какой ты. Совсем почти не страшный. Но ты не Венере принадлежишь – Марсу. А я не хочу в лагере жить. И еще хочу, чтобы муж мой со мной рядом был, и чтобы баловал меня он – хочу! А ты меня баловать не будешь.

И жить с тобой трудно.

– Почему? – сухо спросил Геннадий.