Тем временем пока девушки и парни приносили военную присягу в ходе парадных церемоний на плацу, на первый план выдвинулся поиск для них обмундирования и снаряжения. В Рейнской области 15-летнему Гуго Штекемперу с товарищами-одногодками выдали довоенную эсэсовскую форму, коричневые шинели военно-строительной организации Тодта, синие головные уборы вспомогательных служб ВВС и французские каски. По всей стране переворачивались вверх дном склады вермахта, полиции, железнодорожников, пограничников, почтовиков, штурмовиков, Национал-социалистского союза водителей грузовиков, Имперской службы труда, СС, гитлерюгенда и Германского трудового фронта с одной целью – одеть и обуть фольксштурм. Власти особенно опасались, что в отсутствие формы противник будет просто расстреливать военнослужащих фольксштурма как «партизан», точно так же как сами немцы казнили польских добровольцев в 1939 г.[962].

Бонзы режима осознавали целесообразность для вермахта перенять у Красной армии органы идеологического управления и осенью 1944 г. быстро расширили свой довольно слабый корпус политработников и комиссаров – национал-социалистических руководящих офицеров. Они состояли из военных, по собственному согласию взявших на себя по совместительству роль воспитания и поддержки боевого духа личного состава, но у них отсутствовало право отменять приказы командиров.

Одним из таких добровольных политработников сделался Август Тёппервин. Хотя преподаватель гимназии из Золингена питал отвращение к противным христианству устремлениям нацизма и испытал шок от убийства евреев, как и многие протестанты-консерваторы, Тёппервин по-прежнему числил «мировое еврейство» среди противников Германии. Уже в октябре 1939 г. он разделил Европу на три блока: «демократический запад, национал-социалистический центр и большевистский восток»; при этом решимость защищать европейскую культуру от «азиатского варварства», по его мнению, наличествовала только у Германии. Иными словами, воевать с Советским Союзом Тёппервин собирался еще во времена, когда Германия являлась союзником СССР. Он не принадлежал к нацистам, хотя и, предвосхищая тезисы более поздней пропаганды Геббельса, верил, будто «мировое еврейство» разложило западные демократии. Свои взгляды Тёппервин формировал на основе консервативного национализма со свойственными ему антилиберальными, антисемитскими и антисоциалистическими принципами. Он руководствовался тем же догматом, что и многие старшие командиры вермахта, как и он, ветераны Первой мировой, то есть сохранял приверженность постулату необходимости любыми силами предотвратить революционный развал 1918 г. Когда в октябре 1944 г. немецкие фронты вновь стабилизировались, Тёппервин гордо отмечал в дневнике: «Но, спасибо Богу, дух бунта далеко-далеко!» На протяжении войны Тёппервин периодически испытывал и выражал сомнения в правильности руководства Гитлера, но к началу ноября определился: «Чем яснее становится, что Гитлер не Бог, на которого люди молились как на Бога, тем более тесную связь с ним я чувствую». Испытывая беспокойство в отношении верности народа делу немцев, Тёппервин осознавал, что для любого другого вождя, кроме Гитлера, места нет; он, может статься, и не посланный во спасение мессия, но никто иной не смог бы теперь спасти Германию[963].

Так же неожиданно волонтером на роль пропагандиста в вермахте стал и Петер Штёльтен. Он, как сообщал матери не без издевки над собой, сделался «одним из ребят доктора [Геббельса]». К концу 1944 г. количество политработников выросло до 47 000 человек. Главная задача таких «комиссаров» по совместительству состояла во внушении солдатам «неудержимой воли уничтожать и ненавидеть» противника. Штёльтен не сомневался – Красную армию нужно остановить любой ценой. Несмотря на растущую уверенность в том, что война проиграна, он запретил себе любые действия, способные приблизить конец. Даже напротив, он восхищался польскими повстанцами в Варшаве за преподанный ими немцам урок героического самопожертвования. Петер уверял свою невесту Доротею, что по-прежнему не утратил «врожденного отвращения к нацистской пропаганде» и даже не прикасался «к простыням информации», а «просто импровизировал». Однако его слова, по всей видимости, внушали больше доверия личному составу, поскольку от них не несло за версту банальностью; в конце концов, они исходили от командира-танкиста с довольно внушительным послужным списком[964].

Не один Штёльтен находил в поляках положительный пример. Даже Генрих Гиммлер, выполнявший поручение Гитлера стереть Варшаву с лица земли, теперь обратился к полякам как к источнику вдохновения, заявив перед аудиторией из представителей партийного, военного и делового руководства:

Сравнение нельзя назвать лишь гиперболой. В ту осень с приходом Гудериана военная стратегия на Восточном фронте изменилась. Немцы отошли от практики возведения сплошных укрепленных рубежей по образу и подобию не так давно прорванной Красной армией линии по реке Днепр. Вместо этого военные инженеры, используя каторжный труд гражданских рабочих, превращали в укрепрайоны ключевые города, такие как Варшава, Кёнигсберг, Бреслау, Кюстрин и Будапешт. Из них делали «крепости» с задачей остановить Красную армию, как Москва и Сталинград остановили вермахт[965].

В течение октября 1944 г. новые оборонительные рубежи сдержали и – против всякого ожидания – перекрыли путь в рейх как Красной армии, так и западным союзникам. Отчасти из-за сильных позиций вермахта в Южных Вогезах для частей и соединений армии Паттона оказалось непростой задачей проложить себе путь к реке Саар и соединиться с войсками Патча в Эльзасе. Кроме того, британские и американские армии испытывали трудности из-за перегруженности тылового обеспечения: все снабжение приходилось по-прежнему возить по дорогам из Нормандии и Марселя. Хотя сам порт Антверпена удалось захватить 4 сентября, не дав немцам взорвать его, гавань вермахт удерживал до ноября. В то время как союзники сосредоточили усилия на ввод в действие Антверпена и укорочение путей поступления снабжения, немцы переоснастили Западный вал и принялись лихорадочно собирать дивизии на Западном фронте[966].