— Доза составляет один миткаль, — наставлял Ибн Сина. — Лекарство весьма действенно, если Аллаху будет угодно.

Роб отправился в слоновники: там все махауты чихали и кашляли, ибо зима выдалась гораздо суровее тех, к которым они привыкли у себя в Индии. Роб приходил к ним три дня подряд, давал им настой дымянки, отвар шалфея и пасту Ибн Сины, но и через три дня результаты были неясными, он даже сожалел, что не мог дать им столь любимое Цирюльником Снадобье от Всех Болезней. Слоны тоже смотрелись не так блестяще, как в битве: они напоминали шатры, ибо их, пытаясь защитить от холода, закутали во множество одеял. Роб постоял с Харшей, посмотрел на Зи, громадного шахского слона, который старательно поедал сено.

— Бедные мои детки, — ласково говорил Харша. — В стародавние времена, еще до Будды, до Брахмы, Вишну и Шивы,[202]слоны были всемогущи и наш народ поклонялся им. Теперь же они совсем стали не похожи на богов, их даже ловят и заставляют подчиняться воле человека.

Пока они наблюдали, Зи задрожал от холода, и Роб велел давать животным для питья подогретую воду, дабы согреть их изнутри. Харша отнесся к этому с сомнением:

— Мы давно с ними работаем, они трудятся отлично, несмотря ни на какой холод.

Роб, однако, немало прочитал о слонах в Доме мудрости.

— Тебе приходилось слышать о Ганнибале?

— Нет, — ответил махаут.

— Это был воин, великий полководец.

— Такой же великий, как шах Ала?

— Ну, по меньшей мере такой же, только жил он давным-давно. Он перевел свое войско с тридцатью семью слонами через Альпы — это высокие, страшные горы, крутые и покрытые снегами — и не потерял при этом ни одного! Но они ослабели от постоянного холода. Позднее, переваливая уже через меньшие горы, все слоны умерли, кроме одного-единственного. А вывод из этого вот какой: надо давать животным хороший отдых и держать их в тепле.

Харша почтительно поклонился Робу.

— А ты знаешь, хаким, что за тобой следят?

Роб даже вздрогнул от неожиданности.

— Во-он там, на солнышке сидит.

Там действительно был незаметный человек, кутавшийся в свое кадаби и прислонившийся спиной к стене, которая защищала от пронизывающего ветра.

— А ты уверен?

— Уверен, хаким, вчера он тоже шел за тобой, я заметил. Да он и сейчас не спускает с тебя глаз.

— Когда я уйду отсюда, ты сможешь проследить за ним незаметно, чтобы мы выяснили, кто он такой?

— Смогу, хаким, — ответил Харша, и в его глазах вспыхнули искорки.

Поздно вечером Харша пришел в квартал Яхуддийе и постучал в дверь домика Роба.

— Он шел за тобой до самого дома, хаким. Когда он оставил тебя здесь, я проследил его путь до Пятничной мечети. Я был хитер, о почтеннейший, я был невидим. Он вошел в домик муллы одетым в изодранное кадаби, а вскорости вышел оттуда в черных одеждах и как раз успел войти в мечеть до начала Пятой молитвы. Он мулла, о хаким!

Роб задумчиво поблагодарил его, и Харша ушел.

Он не сомневался, что этот мулла служит друзьям Кандраси. Несомненно, они выследили Карима, когда тот приходил посоветоваться с Ибн Синой и Робом, а теперь следили за Робом, чтобы выведать, насколько он участвует в делах своего друга — возможно, будущего визиря.

Вероятно, они решили, что Роб не опасен, ибо на следующий день он старательно осматривался, но не увидел никого, кто шел бы за ним неотступно, и — насколько он мог судить — в последующие дни за ним тоже не следили.

* * *

Погода еще стояла холодная, но заметным становилось приближение весны. Теперь снег лежал лишь на самых верхушках высоких горных пиков, а в саду у Роба голые ветви абрикосовых деревьев покрылись крошечными черными почками, совершенно круглыми.

Однажды утром явились два воина и проводили Роба в Райский дворец. В холодном тронном зале, облицованном камнем, мерзли маленькие группки придворных с посиневшими губами; Карима среди них не было. Шах сидел за столом, под которым находилась решетка, пропускавшая снизу нагретый печью воздух. Роб простерся перед повелителем ниц, затем шах махнул ему рукой — знак подойти ближе и сесть; приятно было ощутить тепло, удерживаемое под столом тяжелой войлочной скатертью. Фигуры для шахской игры были уже расставлены, и Ала, не тратя слов даром, сделал первый ход.

— А-а, зимми, да ты превратился в голодную кошку! — сказал он немного погодя. Это было верно: Роб научился нападать.

Шах играл, нахмурив брови, не сводя с доски напряженного взгляда. Роб использовал в качестве главной ударной силы своих слонов и вскоре забрал у противника верблюда, коня со всадником и трех пехотинцев.

Зрители наблюдали за игрой в почтительном молчании. Европеец-неверный вот-вот, казалось, выиграет у шаха, и это кого-то, несомненно, ужасало, а кого-то радовало.

Повелитель Персии, однако, имел большой опыт сражений и был коварным полководцем. Только-только Роб возгордился, решив, что стал славным игроком и толковым стратегом, как Ала предложил жертву фигуры и загнал противника в угол. Своими двумя слонами он пользовался куда искуснее, чем Ганнибал тридцатью семью. Очень скоро Роб лишился обоих слонов, да еще и всадника на коне. Он все же упорно сопротивлялся, припоминая все, чему научил его Мирдин. Боролся достойно, пока не получил в конце концов шахтранг. Игра окончилась, вельможи хлопали в ладоши, приветствуя победу своего владыки, и Ала напустил на себя довольный вид.

Он снял с пальца массивное кольцо литого золота и вложил его Робу в правую руку:

— Да, кстати, о калаате. Мы теперь жалуем его тебе. У тебя будет достаточно просторный дом, чтобы пригласить в гости и развлечь царя.

Дом с гаремом. А в гареме — Мэри.

Вельможи слушали и наблюдали.

— Это кольцо я стану носить с гордостью и великой благодарностью к шаху. Что же до калаата, я вполне счастлив иметь то, что уже доставила мне щедрость великого государя. Я останусь в своем нынешнем доме.

Тон при этих словах у него был почтительный, но говорил он слишком решительно, да и глаза отвел не настолько быстро, чтобы выказать покорность и повиновение. Все, кто был в тронной зале, слышали слова, сказанные зимми.

* * *

На следующее утро это происшествие достигло ушей Ибн Сины.

Главный лекарь не зря дважды побывал на должности визиря. Свои люди, сообщавшие нужные сведения, были у него и среди вельмож, и среди слуг Райского дворца, и он сразу от нескольких услыхал о неосмотрительном и опрометчивом поступке своего помощника-зимми.

Как и всегда в трудный момент, Ибн Сина сел и задумался. Он отлично понимал, что его пребывание в столице шаха Ала ад-Даулы служит источником гордости повелителя. Оно позволяет шаху ставить себя на одну доску с Багдадским халифом как повелителя просвещенного, покровителя наук. Но сознавал Ибн Сина и то, что его влияние на царя имеет свои пределы. Простой просьбой, обращенной к владыке, Иессея бен Беньямина не спасешь.