non est[638]. Время – следствие дискретности. Каждая гадина, вошь, бревно считает себя за Weltall и всегда солипсично. Только я, только я одна. И закон сохранения[639] – вовсе не найден, он инстинктивен, он больше желание, чем истина. Раз есть энергия и дискретность ее – «жив Бог»… Но жива ль душа моя? Этот Бог – жестокий, играющий, вне всего. И именно игра в discretum, в его солипсизм, пожалуй, забавнее всего. Сохранение, долговечность особи обусловлена концом, смертью другой, и из этого возникают веселые войны, борьба людей, миров. Война всюду и всегда, и только там – горé – der Herr[640], вечный, потому что неизменный – знает мир. «Du bist ein Teil und stehst doch ganz vor mir»[641]. А если бы часть почувствовала бы себя только частью, мир бы смолк, онемел и стал безжизненным куском, болтающимся в пространстве. Стоит ли жить? Но стоит ли задавать такой вопрос. Почувствовать себя часть[ю] – значит умереть, но почувствовать это неизбежно, и жизнь не лучше, не хуже смерти. «Dum loquimur fugit invida aetas»[642]. Кто-то за нас разрешает все вопросы…

4.11. Сомнения в атомизме. «Целое»

Сомнения в незыблемости и первичности идеи атомов можно найти в ранних дневниках. В рассуждении о «принципе индивидуации» от 2 декабря 1909 г. (оно приведено в приложении 4.1) физик-первокурсник Вавилов доходит до утверждения, что «абсолютно неделимого нет», и объявляет задачей науки «найти новую точку зрения, вне нелогичного – атома». Безразличие к атомизму звучит через год: «В науке вовсе не важно знание, а только познавание. ‹…› Наука не миросозерцание, а познавание, жизнь, и я, да простят мне миросозерцатели, обеими руками крещусь, когда рушится атомистическая гипотеза, когда рушится и электронная и всякая другая; рушилась одна, народилась другая; все дело в „standpoint’e“[643]. От науки до эстетики один шаг» (5 апреля 1910). Еще через год, 4 марта 1911 г., Вавилов делает большую малопонятную запись, посвященную «вращающейся дискретности», в которой много внимания уделено атомам, но критическое отношение к идее атомизма уже отсутствует: «Атом с бесконечной скоростью и с бесконечным числом степеней свободы может представить нам бесконечную вселенную бесконечной твердости. Атом, вращающийся с конечной, но большой скоростью, мог бы служить моделью (с некоторыми ограничениями) нашей вселенной. Во всяком случае, движущийся (или еще лучше в частном случае вращающийся атом) очень серьезная и остроумная вещь. Da mihi individuum et motio et mundus creabo[644]. Дайте этому атому еще некоторый „дух“, так, право, я берусь всю бесконечную великую вселенную объяснить движением одного бесконечно малого атома. Это не так трудно и право можно послать к черту всю физику, если бы был уверен в существовании, быть может, чертика с свободой воли (остальное дано в первом законе Ньютона, к нему нужна маленькая поправка в виде нового 2-го закона, вводящего вместо vis impressa vis intellecta[645], ну, там, чертика[,] Deus’a[646] или

что-либо подобное)». Следующие несколько десятилетий идея атома, по всей видимости, уже просто не могла быть подвергнута философской критике экспериментирующим физиком-оптиком (теория люминесценции существенно опирается на понятие атомных энергетических переходов), председателем Комиссии АН СССР по атомному ядру, философом-материалистом и т. п. Максимум свободомыслия, на которое отваживался в этот период Вавилов, – тайные записи в дневнике о сознательности атомов. В поздних дневниках первые намеки на возврат к прежним сомнениям появляются в 1942 г. и вначале больше похожи на поэтическую метафору. Под впечатлением повести «Праведники» Лескова Вавилов записывает: «Человек больше суммы молекул» (21 июня 1942). Интерес к поэме Лукреция «О природе вещей» в 1943–1945 гг., завершившийся публикацией философской статьи «Физика Лукреция» (1946), вероятно, можно объяснить вновь появившимся желанием как-то переосмыслить атомизм. По дневниковым записям этих лет видно, что теории античных атомистов причиняют Вавилову страдания и вызывают отвращение или ужас, «безрадостный материализм» – не удовлетворяет. «…в ничто исчезает сознание, оставляя бездарные атомы и молекулы» (30 марта 1944). В итоге появляются мысли вроде следующей: «Кажется, что в философском отношении атомизм – коренная ошибка. Не „всё“ из атомов, а, наоборот, атомы из „всего“» (7 августа 1946). Эта новая для личной философии Вавилова философская категория – «всё» – со временем меняет название на «целое». Термин «целое» (противоположность миру, аналитически разделенному на атомы) появляется в нескольких записях последних лет жизни Вавилова и напоминает о юношеских планах «с космосом слиться» и о восторге от тютчевского «Всё во мне, и я во всем». «Физическая попытка перенести основы сознания и U. R.[647] на сам атом – электрон, протон, фотон и т. д., по-видимому, ошибочна принципиально. Нужно исходить из целого – „мира“. Но как это воплотить? Эйнштейновские попытки? Примитив» (21 апреля 1946). Возможно, в связи с этим новым/старым направлением мысли Вавилов в феврале 1948 г. прочел книгу Н. Н. Страхова «Мир как целое», слово «целое» появляется в далеких от физики философствованиях: «…„я“ должно быть полностью поставлено на службу целого, находиться в полном резонансе с целым» (9 октября 1949). Это направление мысли явно непросто давалось Вавилову: «Сомнительное постоянство „целого“, о котором ни у кого никакого представления» (12 марта 1950). Тем не менее в качестве некоторого резюме можно привести запись от 15 января 1950 г.: «…что – начало? По Демокриту и Эпикуру – атомы? А не вернее – „целое“, порождающее атомы? Науку ставить вверх ногами? До сих пор она строилась от атомов к верху, и во многом удачно. Но вот все эти чудеса – Ungenauigkeitsrelation, элементарная статистика, сознание – не от целого ли это? // Несчастие, как перепрыгнуть!»

В связи с концептом «целого» можно также упомянуть возрастающее внимание к понятию сложности. Намеки на это есть уже в статье «Физика Лукреция», где описывается, как «исчезающе малое механическое свойство в сложных системах, составленных из огромного множества первоначал, может повести к возникновению сознания и свободы воли» ([Вавилов, 1946], с. 175). Вновь мелькает интерес к теме сложности в записи от 19 июля 1946 г. (сознание – «это что-то свойственное только сложному?»). В самых последних набросках («Научные заметки» от 7 и 8 января 1951 г.) Вавилов опять пишет на тему «все и атомы в их диалектической противоречивой связи», а также уделяет внимание идее сложности: задается вопросом, почему «статистические свойства обнаруживаются только в сложных частицах? ‹…› Статистический распад нейтронов и мезонов не свидетельствует ли об их сложности?» и т. п. – и касается связи сложности и сознания (случайность, «спонтанность», то есть, в понимании Вавилова, свобода воли, оказывается свойством именно сложных систем).

4.12. Мысли о памяти

4 января 1915

Память, вот источник веры в судьбу, источник всех