Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Иногда показывался и Макшеев, который всё время птицей летал с донесениями Василия Лукича в Верховный Совет и от Совета опять к Василию Лукичу. Новый поручик являлся всегда весёлый, оживлённый, привозил кучу новостей о московской жизни, безбожно фантазировал, ухаживал за Аделью, которой, по-видимому, начал серьёзно увлекаться, и, засидевшись в компании чуть не до света, по обыкновению, горестно восклицал:
— Опять не выспался!
И через три-четыре часа снова скакал в Москву, бодрый и свежий, захватив на дорогу неизбежную флягу с вином.
Никто не мешал молодёжи веселиться. Михаил Михайлович Голицын редко показывался за общим столом. Чаще всего императрица приглашала его и Василия Лукича, к своему столу. Остальное время он проводил в занятиях и беседах с Василием Лукичом, по указаниям его Михаил Михайлович вёл всю переписку с Верховным Советом.
Из штата императрицы только один Авессалом был мрачен. Он ехал с прислугой, целыми днями молчал и на стоянках всегда прятался куда‑нибудь в угол, избегая всяких разговоров. Анна ни разу не выразила желания видеть его, чему он был очень рад. Маленького горбуна одолевали тяжёлые предчувствия. Печальна была доныне его жизнь, и что могло изменить её в будущем? Он всей душой ненавидел Бирона; по-видимому, Бирон навсегда остался в Митаве. Так, по крайней мере, думали все. Но тайный голос шептал Авессалому, что он ещё встретит своего мучителя. Да и Анна, разве она не била его по щекам под сердитую руку? Разве шестилетний Пётр Бирон не хлестал его кнутом, как собаку… Кто будет там распоряжаться его судьбой?.. Бить его? — с горечью думал Авессалом. Всю жизнь он не знал ласки.
Императрица, по совету Василия Лукича, решила остановиться, до погребения императора и своего входа в Москву, в селе Всесвятском, где было подходящее помещение — дворец имеретинской царевны, дочери грузинского царя Арчила.
В десять часов утра 10 февраля поезд императрицы прибыл в Чашники — последняя стоянка до Всесвятского. Тут же для встречи ожидало посольство из Москвы.
С невыразимым волнением и сердечным трепетом, но внешне спокойно приняла Анна приветственную депутацию.
Посольство состояло из князя Алексея Михайловича Черкасского, кого верховники отправили навстречу императрице, несмотря на возбуждаемые им подозрения, как одного из наиболее видных представителей знати, генерала Льва Васильевича Измайлова, Григория Дмитриевича Юсупова, Феофана, как первенствующего члена Синода, Крутицкого архиепископа Леонида и архимандрита знаменитого Чудова монастыря Арсения.
Составом депутации верховники хотели показать императрице, что на их стороне и влиятельная знать, и главенствующее духовенство. Анна поняла это.
С Юсуповым приехал и счастливый Дивинский. Он крепко пожал руку Шастунову и шепнул ему:
— Всё хорошо! Победа наша! Я счастлив!
Шастунов ответил ему крепким пожатием.
Василий Лукич тоже понял, для чего Совет избрал именно этих лиц для приветствия императрицы. Он уже был осведомлён верховниками о начавшемся в Москве движении и зоркими глазами следил за Черкасским, и особенно за Феофаном.
Но на тупом лице Алексея Михайловича не выражалось ничего, кроме обычных надменности и самодовольства. А на сухом, строгом лице Феофана нельзя было ничего прочесть.
Первым произнёс приветствие Феофан.
— Вечор водворится плач, а заутра радость, — начал он словами псалма. — Помрачила скорбь сердца наши, а заутра воссияло в сердцах великое веселье, когда всех высших чинов согласием, паче же Самого, иже владеет царством человеческим, увидели мы скипетро Российское определено вашему величеству…
При этих словах Анна подняла голову и быстро взглянула на Василия Лукича, как будто хотела сказать:
«Слышишь, Бог дал мне корону!»
Но Василий Лукич неподвижно стоял, прямо смотря на Феофана.
Дальше Феофан говорил о тех гонениях, которым подвергалась Анна со стороны «неблагодарного раба» (он разумел Меншикова), об её одиночестве и сиротстве в дни, когда она была лишена «любезнейшего подружия»…
Анна слушала его, опустив голову. «А теперь, Боже, теперь! — с закипевшей на сердце тоской думала она. — Разве я не в сиротстве, разве я не лишена любезнейшего подружил! Господи, помоги мне! «И она кусала губы, чтобы сдержать слёзы.
Напомнив, что имя Анны, как и имя её отца Иоанна, значит по-еврейски «благодать», Феофан закончил свою речь, призывая Божие благословение навеки «на столь уже прославленное от Бога лицо, великодушную героиню, правосудную и исполненную достоинств монархиню, матерь благоутробную, милостивую и милосердную!»
Эта речь произвела заметное впечатление на императрицу. В словах Феофана о Божьей воле, призвавшей её на престол, она увидела как бы некоторую поддержку в борьбе с теми, кто думают, что дали ей скипетр своей волей. А чувство, с которым Феофан говорил об её печальной прежней судьбе, внушало ей мысль о том, что в лице духовенства она не встретит врагов.
Зато не был доволен этой речью Василии Лукич. По его мнению, Феофан должен был помянуть хотя бы вскользь об условиях избрания Анны. Кроме того, не понравились ему слова о гонениях, утеснениях и «неблагодарном рабе», о сиротстве и прочее. Всё это походило на отдалённый намёк.
Вслед за Феофаном от лица Верховного Совета и генералитета приветствовал императрицу Алексей Михайлович. Он кратко сказал о радости, объявшей всех при милостивом прибытии государыни, и выразил чувства верноподданнической преданности. Василий Лукич остался также недоволен и этой речью.
Императрица милостиво благодарила депутацию и заявила, что сегодня же прибудет во Всесвятское, где, по распоряжению Верховного Совета, для неё уже отделали помещение во дворце и всё было готово к её приёму.
X
Как вырвавшаяся на волю птица, летел Шастунов в Москву. Молодой офицер не мог сдержать своего нетерпения и, ещё не доезжая Всесвятского, отпросился у Василия Лукича в Москву. Предварительно он переговорил с Фёдором Никитичем, который обещал, в случае надобности, подежурить за него и принять на себя командование почётным караулом императрицы. Но Василий Лукич предупредил его, чтобы он завтра рано утром уже вернулся, так как императрица назначила на 11-е число погребение императора.
В сопровождении Васьки Шастунов прежде всего отправился на свою квартиру, чтобы переодеться и узнать, не было ли без него писем от отца.
Его немного беспокоила мысль, что за всё время он послал отцу только одно письмо в самые первые дни, а потом, по легкомыслию, откладывая со дня на день, не удосужился написать ему, а потом уже и не мог, так как Верховный Совет распорядился задержать всю почту и писать
