Сергеев повел стволом, выискивая Мангуста, и тут ему под ноги выкатилась граната. Его же граната, только со снятой чекой.

Умка успел сделать два шага, второй был прыжком – и дальше уже летел, как лист бумаги, подхваченный ветром, еще в воздухе пытаясь закрыть Молчуна телом. Если бы не жилет, то до цели долетел бы покойник, а так несколько осколков попали в ногу, пробив икру чуть выше берца, да еще один засел в ягодице. Керамические пластины остановили четыре куска искореженной стали, и Сергеев с маху врезался в Молчуна – хоть раненым, но живым. Падая вместе с креслом, они опрокинули и штатив для капельниц – содержимое одного из пакетов брызгами разлетелось по полу. Умка попытался вскочить, но тут же завалился, сложившись на раненую ногу. Боковым зрением он уловил движение и, не целясь, дал длинную очередь вслед убегающему Мангусту. Пули застучали по полу и стенам, но в этой дроби Сергеев уловил один чавкающий звук – есть попадание! Он не стал даже смотреть (потом разберемся!) в ту сторону и, как мог быстро, бросился к лежащему навзничь Молчуну. Матерясь сквозь зубы, Умка грязными, окровавленными пальцами отсоединил трубки от катетеров и едва не заплакал от бессилия. Он не мог извлечь из тела Молчуна порты для капельниц, у него не было даже пластыря, не говоря об антисептиках и антибиотиках, не было обезболивающих!

За дверью ударили выстрелы – не просто стрельба, а канонада.

– Ты полежи, – попросил Умка, заглядывая мальчишке в глаза. – Полежи чуть-чуть! Уже недолго, слышишь… Мы пришли за тобой, а теперь просто потерпи.

Глаза Молчуна оставались мутными и бессмысленными. Сергеев напрасно пытался рассмотреть в них тот самый замеченный им обнадеживающий отблеск.

Припадая на поврежденную ногу, Умка поковылял к входу. Впереди него рванула граната, и Михаил добавил скорости, хотя при каждом шаге икру пронзала острая боль. Но к боли можно привыкнуть, а вот как привыкнуть терять друзей?..

Вестибюль был затянут едким пороховым дымом, площадка перед лестницей буквально завалена стреляными гильзами. А у стены, сжимая в руке пистолет, лежал мертвый Матвей.

Сергеев сразу увидел, что Подольский умер, живые так не лежат. И еще – на лице его была счастливая улыбка. Один глаз закрылся, а второй смотрел на Умку из-под посиневшего века, и казалось, что Мотл весело подмигивает.

На площадке, пролетом ниже, были видны тела нескольких убитых, и все было густо забрызгано кровью. Михаил присмотрелся – двое покойников походили на детей Капища, остальные были из охраны – и возраст неподходящий, и одеты иначе.

Заметив Сергеева, Вадим осклабился, сорвал с «лифчика» гранату и, перегнувшись, метнул ее в проем, рассчитывая на рикошет.

– Берегись! – заорал кто-то внизу. Граната звучно запрыгала по ступеням, раз, два – и тут снизу ударил взрыв, и лестницу ощутимо тряхнуло.

– Что с патронами? – прокричал оглушенный Умка.

– Последний рожок, – отозвался Вадим. – Миша, Матвей умер!

– Вижу, – буркнул Сергеев. – Ира, как ты?

Она не ответила, хотя не могла не слышать вопрос, только посмотрела на Умку тяжелым взглядом. Глаза у нее были сухими. Совершенно сухими.

– Ее зацепило, – ответил вместо нее коммандос. – В руку чуток, и в бедро.

Он вздохнул, и внезапно на его губах вспух и тут же лопнул розовый пузырь.

– Меня зацепило, – признался он и вытер рот рукой. – Но это херня, командир, несерьезно.

Но с первого взгляда было понятно, что серьезно.

– Куда?

– Подмышку, блядь, – Вадим выдавил из себя улыбку, но было видно, что ему вовсе невесело. – Осколок прилетел… Вот, дурак… А говорят, что пуля – дура!

Внизу загудели ступени – остатки Мангустова воинства шли в атаку. И сам Мангуст был где-то за спиной, раненый, истекающий кровью, но все еще живой.

«Осинового кола на тебя нет, – подумал Сергеев со злостью. – Ну, ничего, мы и так справимся, наставник!»

– Молчун как? – спросил Вадим.

Он выщелкнул из «калаша» рожок, посмотрел на оставшиеся патроны, и вставил магазин на место.

– Не знаю, – честно ответил Сергеев. – Никак. Он меня не узнает.

– Бери пацана, и уводи его отсюда, – Вадим снова вытер кровенеющие губы. – И Иру бери. А мы – повоюем!

– Останусь я, – неожиданно громко и четко сказала Ирина, и Сергеев повернулся к ней, содрогаясь от мысли, что сейчас натолкнется на этот обжигающий, как расплавленный свинец, скорбный взгляд.

– Не останется никто, – отрезал Сергеев. – Незачем оставаться. Они сейчас опять пойдут на штурм. Не получится – снова пойдут. Их там еще много, а патронов у нас нет. Оттягиваемся. Где-то здесь, на этаже, выход на крышу… Я тут одного старого знакомца не дострелил, и он бежал. Думаю, туда. Мне б его найти, пока есть такая возможность. Так что быстренько, хоть на четвереньках, но отходим. И ничего мне не говори, Ира, – добавил он. – Матвея не вернешь. Он умер, как хотел – не в койке, а с оружием в руках.

Умка поднял взгляд и, не отрываясь, посмотрел в ее глаза.

– Он бы тебя не бросил. И я не брошу.

Из глаз Ирины покатились большие круглые слезы. Они прорезали дорожки на ее грязных щеках и падали на черную шершавую ткань пуленепробиваемого жилета.

– Потом, – произнес Сергеев, смягчая интонации. – Потом поплачешь. Ты ходить можешь?

Она кивнула, растирая по лицу копоть.

– А ты? – обратился он к Вадиму.

– Наверное, могу, – отозвался тот. – Дышу плохо, но ноги пока слушаются.

Кровь на губах означает пробитое легкое. И не пулей, которая может прошить навылет, оставив после себя обожженные края раны, – осколком, который неизвестно чего там внутри наворотил. Счет идет на часы, а не на дни.

– У нас еще выстрел к РПГ есть?

– Один… И «шмель» один остался…

– А больше и не надо, – Сергеев зарядил РПГ, заставляя себя не чувствовать боли в пробитой ноге, шагнул на лестницу, навстречу надвигающемуся топоту. – Отойдите-ка, ребята, я сейчас!

И кинул на ступени последнюю «дымовуху».

Атакующие не ожидали такой наглости. Когда Сергеев возник на площадке, окутанный дымом, страшный, словно восставший из ада призрак, они еще не перегруппировались, и стояли достаточно плотной группой. Умка даже успел присесть, так чтобы затыльник гранатомёта оказался напротив разбитых стекол за его спиной, и потянул за спуск. Отдача вынесла остатки рамы и швырнула Сергеева на колени, а выстрел грянулся о стену, и вихрь раскаленных газов и осколков металла пронесся через нападавших, разбрасывая во все стороны обрывки человеческой плоти. Умке осколок влепил в грудь, да с такой силой, что дыхание стало, и он, хватая воздух, как рыба на суше, завалился на бок. Но тут же встал, и побежал наверх, скособоченный, как Квазимодо. Брошенная им отстрелянная труба еще со звоном катилась по ступеням, а его и след простыл. «Дымовуха» все выбрасывала и выбрасывала из нутра клубы белого, дурно пахнущего дыма, и в этом густом тумане, среди мертвых, копошились раненые и контуженные. Кто-то стонал на одной ноте, но в дыму было не разобрать, откуда звук.