– Ладно! Стойте! Я сам. Отпустите ее! – прокричал Кристофер.

Настал миг тишины, а потом из тысячи ртов вырвался шепот:

– спасибО, кристофеР…

Город бережно спустил мать Кристофера по лестнице на землю. У нее был такой мирный вид. После всего, что выпало на ее долю. После всего, что делала с нею жизнь.

Опустившись на колени рядом с ее телом, Кристофер погладил мать по лбу, как делала она, когда он лежал с температурой. Взял ее за руку. Если и был у нее пульс, Кристофер не сумел его нащупать.

– Мама, теперь я должен идти, – вполголоса сказал он.

У него разгорался жар. Какого не было еще никогда. Волосы на затылке встали дыбом. Нагретый живот потрескивал от электричества. По всему телу нагревался колючий шепот, но для его матери начинался он не в мозгу и не в руках у Кристофера.

Начинался он в сердце.

Закрыв глаза, Кристофер прижимал ее к груди. Колючий шепот двигался сквозь него, как великие облака. Он втягивал носом растирание, которое она наносила ему на грудь, когда он болел. Пиво со льдом, которое он наливал, как Мэри Кэтрин – церковное вино, странно похожее на кровь, хлеставшую сейчас из носа Кристофера.

Различия стерлись.

Кристофер ждал, что из него вот-вот вытечет вся кровь, но остановиться уже не мог. Невзирая на муки. Не зная, что можно для нее сделать. Колючий шепот заставил Кристофера прочувствовать застрявшую у нее в теле пулю. Каждую надежду и каждый страх, нажимавший на курки. Каждое нарушенное обещание, каждую изломанную жизнь.

Жар нарастал. Голова у Кристофера вопила. Череп раскалывался пополам. Сейчас ему стало известно все. Все, что пережила его мать. Все, что мать для него сделала. Глядя на ее жизнь, он наконец-то разобрался в своем потаенном ощущении.

Это было не ощущением мук.

Это было ощущение могущества.

Он был всеведущ. И всемогущ. Он приблизился к Богу, насколько способен приблизиться просто смертный. Он нагревал ее сломанные ребра. Каждую впадинку. Каждую морщинку. Каждую тупую боль и острую муку. Все это бежало сквозь него, чтобы исчезнуть в облаках.

Мать Кристофера открыла глаза. Она была жива.

– Кристофер, – шепнула она. – Что происходит?

– Ничего, мама. Теперь с тобой все в порядке.

Он не прерывал касаний. Давал ей все больше и больше жизни. Видел все ее воспоминания. Не только фактическую сторону. Но и ощущение от каждого. Слезы, гнев. Ненависть к себе. Незримые шрамы.

– Мама, я могу забрать все твои муки. Ты позволишь?

– Что-что? – тихо переспросила она.

– Тебе не придется больше испытывать боль. Ты позволишь мне это для тебя сделать?

– Да, солнце. Все, что захочешь, – ответила она.

Положив ладонь ей на плечо, он скользнул по коже между ее грудью и ключицей. В первый миг она не почувствовала никакой разницы.

А потом это началось.

Она подняла взгляд на сына. У него из носа капала кровь.

– Что не так, солнце? – спросила она Кристофера. – У тебя носовое кровотечение?

– Я не пострадаю, мама. Ты просто наблюдай, – сказал он.

Инстинктивным движением она утерла его лицо от крови. Он с улыбкой взял ее руку в свою. У нее по коже разливалось его тепло, и она видела, как вся ее жизнь проходит у него перед глазами. Раз от раза она прятала слезы, не собираясь учить сына бояться. Раз от раза улыбалась, чтобы он чувствовал себя в безопасности, а потом уходила в другую комнату и пересчитывала оставшийся у них тридцать один доллар. Раз от раза принимала на себя все удары. Раз от раза отдавала все ради него. Ночами поправляла ему одеяло. Вскакивала с постели, потому что не могла махнуть рукой на Кристофера, как махали рукой на нее. Вновь и вновь пропускала через себя каждое мгновение, проведенное с сыном.

Но не так, как все это виделось ей.

А так, как все это виделось ему.

Поначалу она не узнавала это ощущение, но когда узнала, из глаз полились слезы. Она почувствовала, как это бывает, когда тебя ставят превыше всего. Как это бывает, когда тебя безоглядно любит кто-то большой, способный защитить и решить все трудности. Она стала сама себе родительницей. Она оказалась в безопасности. Никогда еще за всю свою жизнь не знала она такого счастья. Здесь было даже нечто большее, чем счастье. Большее, чем надежность. Ощущение это сводилось не к тому, что она чувствовала. А к тому, чего не чувствовала.

Она больше не чувствовала боли.

Боль ушла. Ушло все чувство вины. Ушел страх. Ушли терзания из-за его дислексии. Из-за их бедности. Из-за их положения. Все это растаяло. Не осталось неудач. Она видела себя только такой, какой видел ее он. Героиней. Всемогущей. Всезнающей. Самой потрясающей из всех людей, когда-либо ходивших по этой земле.

Она посмотрела на сына: тот улыбался ей, как улыбался каждую кинопятницу. Каждый раз, когда выбирал для нее книгу. Каждый раз, когда ради нее притворялся, будто ему нравится фильм. Каждый раз, когда приносил ей пиво со льдом. Она испытала ощущение своих объятий. Своей стряпни. Своей красоты. Вечность мгновений, протянувшихся перед ними во время созерцания света сотни миллиардов звезд.

– Мам, – окликнул он. – На самом деле ты такая и есть.

В этот миг Кристофер закрыл глаза и отдал матери такую же любовь, какую она всегда дарила ему.

Для нее это был рай.

У Кристофера остановилось носовое кровотечение. Он положил ей на лоб теплую ладонь, и она свернулась калачиком, как девочка, готовая погрузиться в сон.

– Поспи, мама, – сказал он. – Это все был дурной сон. Утро вечера мудренее.

– Хорошо, солнце. Спокойной ночи, – выговорила она.

– Спокойной ночи.

Наклонившись, Кристофер поцеловал ее в теплый лоб. Чтобы она видела хорошие сны.

– Я никогда не позволю им причинить тебе зло, – сказал он.

Потом Кристофер встал. Он принял на себя всю ее боль. У него распухли суставы. Затрещали колени. Руки ослабели и высохли. Он оглядел поляну. Горожане ответили ему взглядом своих мертвых глаз. Славный человек забрал их всех к себе. Всех, кроме матери Кристофера. Не осталось больше никого. Кристофер был один.

Подняв свое разбитое тело, он захромал к дереву.

Город расступился, как воды Красного моря. Как сотни лягушек, не понимающих, почему им вдруг стало так паршиво. Кристофер знал, что движется навстречу собственной смерти, но ему оставалось идти только вперед. Ради нее. Ради них. Он дошел до основания дерева. Вскинул тощие руки и стал подниматься по мелким брускам, похожим на молочные зубы.

Кристофер достиг домика на дереве.

Открыл дверь, заглянул внутрь. Тесная комнатка, холодная и пустая. Только шериф и Эмброуз лежали на полу, подергиваясь от ужаса во сне и бормоча о страшном. Запах неправильный. Свет слишком яркий. Что-то переменилось. Теперь властелином портала был славный человек. Кристофер не знал, что изменится, если затворить дверь. Знал он только одно, причем наверняка: без его помощи славный человек не сможет убить шептунью.