Они с облегчением вздохнули только тогда, когда забрезжил рассвет погребального дня.

Специальный алтарь возвели напротив Общественного дома и небольшого храма Весты. Эта точная, но меньших размеров копия храма Венеры Прародительницы с форума Юлия была сделана из дерева, покрашенного под мрамор. Над ним помещалась платформа, к которой вели деревянные же ступени. Ее опоры выглядели как колонны.

После продолжительных консультаций с сенатом Луций Цезарь и Луций Пизон, ответственные за проведение похорон, решили, что ростра не очень удачное место для публичной демонстрации тела и для произнесения надгробного слова. Центр Форума все-таки более подходящая точка. Оттуда траурная процессия может, не рассекая толпу, повернуть прямо на Тускуланскую улицу, чтобы через Велабр выйти к Фламиниеву цирку, войти туда и обойти его целиком. Пятьдесят тысяч одних только дешевых мест в нем дадут гражданам Рима хорошую возможность проститься с самым достойным из его сыновей. А потом колонна двинется к Марсову полю, где состоится кремация. Несколько сотен носилок с ароматическими веществами, купленными на средства государства, будут брошены в погребальный костер.

Процессия начала свое шествие от Церолитного болота, возле которого хватало места, чтобы построиться всем. У Общественного дома похоронные дроги должны были к ней примкнуть. Две тысячи легионеров Лепида оттесняли от Священной дороги толпу.

Пятьдесят позолоченных черных колесниц, запряженных парами черных коней, везли актеров, державших в руках восковые маски предков Цезаря, начиная от Венеры, Марса, Энея, Юла и Ромула и вплоть до его дядьев по браку, каковыми являлись Гай Марий и Луций Корнелий Сулла. Колесницы спустились с Велии и встали тройным полукругом перед алтарем. Добрая сотня носилок, нагруженных ладаном, мирром, нардом и другими редкими благовониями, отделяла их задний ряд от толпы. За носилками в качестве дополнительного барьера плечом к плечу стояли солдаты. Одетые в черное профессиональные плакальщицы били себя в грудь, рвали на себе волосы, испускали жуткие вопли и пели погребальные песни.

Толпа собралась гигантская, впервые со времен Сатурнина. Когда Цезарь на погребальных дрогах появился в дверях царской обители, раздался стон, потом общий вздох, подобный трепету мириад листьев. Луций Цезарь, Луций Пизон, Антоний, Долабелла, Кальвин и Лепид несли его, каждый в черной тунике и черной тоге. Пропустив дроги, массы сомкнулись. Солдаты, спинами упиравшиеся в носилки, стали тревожно переглядываться, чувствуя, как те закачались и затрещали, когда толпа насела на них. Их беспокойство передалось коням, они стали переминаться, что, в свою очередь, внушило тревогу актерам.

Цезарь сидел прямо на черных подушках, одетый как великий понтифик. На голове corona civica, лицо спокойное, глаза закрыты. Он проплывал над толпой, как могущественный властелин, ибо все шестеро носильщиков дрог были людьми рослыми и держались с великим достоинством, присущим только аристократам самого высокого ранга, каковыми они, собственно, и являлись.

Дроги осторожно подняли по ступеням, сохраняя их в горизонтальном положении. Цезарь даже не шелохнулся. Теперь, с платформы, он был хорошо виден всем.

Марк Антоний подошел к краю платформы, посмотрел на океан лиц, отметив присутствие многих евреев с их длинными пейсами и бородами, иноземцев всех видов и ветеранов, к чьим черным тогам были прикреплены ветки лавра. Римляне, всегда носившие на публике белые тоги, просто терялись сейчас среди них, и толпа была черной. Как и подобает случаю, подумал Антоний, готовясь произнести надгробную речь, лучшую в своей жизни, перед самой большой аудиторией со времен Сатурнина.

Но эта речь так и не была произнесена. Как только Антоний сказал, что смерть Цезаря будет оплакивать весь Рим, из тысяч глоток вырвался душераздирающий крик. Толпа зашевелилась, ее пронизали конвульсии. Стоявшие впереди вцепились в носилки с благовониями, кони в колесницах попятились, актеры смертельно перепугались. Внезапно в воздух взлетели куски дерева, коры, смолы, и все это падало на платформу. Миг — и алтарь был завален. Все носильщики дрог, включая Антония, слетели вниз по ступеням с платформы и побежали к Общественному дому.

Кто-то кинул факел, и взметнулся столб пламени. Цезарь горел на Форуме, как и его дочь. По желанию народа, а не по декрету сената.

После дней затяжного молчания толпа кричала, требуя крови:

— Убить их! Убить их! Убить их!

Но взрыва не было. Требуя крови освободителей, люди стояли, глядя, как погребальная платформа, погребальные дроги и погребальный алтарь превращаются в стену огня. Никто не двигался, пока пламя не замерло, и весь Рим не наполнился одурманивающим, восхитительным запахом благовоний. И только тогда гнев прорвался и обратился в жажду насилия. Не обращая внимания на легионеров Лепида, массы ринулись во все стороны в поисках жертв. Освободители! Где освободители? Смерть освободителям! Многие бросились на Палатин, но двери домов вдоль узких улочек были заперты, и никто не знал, за какой из них прячется освободитель. Один завсегдатай Форума, обезумев от горя, увидел стремглав бегущего к себе Гая Гельвия Цинну, сенатора-поэта, и принял его за другого Цинну, Луция Корнелия, который когда-то приходился Цезарю шурином и, по слухам, был одним из освободителей. Ни в чем не виновного Гельвия Цинну буквально разорвали на клочья.

С наступлением ночи, не найдя больше подходящей жертвы, плачущие, страдающие толпы разошлись.

Римский Форум остался пуст под покровами ароматного дыма.

Утром служащие похоронной конторы собрали прах Цезаря, все мельчайшие фрагменты обуглившихся костей, какие только сумели найти, и положили в золотую урну, инкрустированную драгоценными камнями.

На рассвете нового дня все увидели, что почерневшие плиты площади там, где стояли алтарь и платформа, покрыты маленькими букетиками ранних весенних цветов, маленькими деревянными куколками и маленькими шерстяными шариками. Вскоре из этих букетиков, куколок и шариков образовалась горка высотой в фут. Цветы несли женщины, куколки — римские граждане, а шарики приносили рабы. Эти приношения помимо специального религиозного значения демонстрировали, насколько велика любовь к Цезарю у разных слоев горожан. Из пяти классов римского общества только первый класс не испытывал к нему любви. А неимущие, не входившие даже в самый низший из классов, любили его больше всех. Рабы вообще не считались людьми — отсюда одни только шарики. Но их было ничуть не меньше, чем куколок.

Кто может сказать, почему одних людей любят, а других — нет? Для очень сердитого Марка Антония это была тайна, которую он и не надеялся разгадать. Впрочем, если бы он спросил Гиртия, Гиртий сказал бы, что любой человек, хотя бы раз увидевший Цезаря, запоминал его навсегда. Что тот обладал некой особенно мощной притягательной силой, которой нет названия, но которой обладал каждый легендарный герой.

Раздраженный Антоний приказал убрать цветы, куклы и шарики, но совершенно напрасно: после уборки их появилось в два раза больше. Сбитый с толку, Антоний вынужден был сдаться и закрыть глаза на вереницы людей, стекавшихся к месту сожжения Цезаря, чтобы помолиться ему и возложить свои дары.