Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Спасибо, что ты терпел его все это время, — добавила она, обращаясь к Фрэнсису.
— Да ну, брось.
— Нет, это было очень великодушно, правда.
— Он был моим другом.
— В конце концов Фрэнсис одолжил Чарльзу деньги на лечение, — продолжила Камилла. — Он лег в клинику, но пробыл там меньше недели — сбежал с какой-то женщиной, лет на десять старше его, с которой там познакомился. Месяца два от них не было ни слуху ни духу. Потом муж этой женщины…
— Она была замужем?
— Да, и к тому же с ребенком, бросила его вместе с мужем. Так вот, тот нанял частного детектива, и их выследили. Они жили в Сан-Антонио, в каких-то ужасных трущобах. Чарльз мыл посуду в закусочной, а она… честно говоря, даже не знаю, чем она могла заниматься. Оба были, мягко скажем, не в лучшей форме, но возвращаться отказались. Заявили, что очень счастливы.
— И что в итоге?..
Камилла поднесла к губам стакан:
— Да ничего. Так и живут в Техасе. Из Сан-Антонио, правда, уехали. Одно время обретались в Корпус-Кристи, а потом, кажется, перебрались в Галвестон.
— Кажется? Разве он тебе не звонит?
Помолчав, Камилла произнесла:
— Мы с Чарльзом уже давно не разговариваем.
— Как, вообще?
Она допила виски:
— Вообще. Не знаю, как бабушка это пережила.
В дождливых сумерках мы возвращались домой через Паблик-гарден. Неожиданно Фрэнсис сказал:
— Знаете, мне все кажется, что к нам вот-вот присоединится Генри.
Я не стал в этом признаваться, но мной владело то же ощущение. Более того, Генри мерещился мне с самого приезда в Бостон — я узнавал его то в пассажире проезжающего мимо такси, то в рослом клерке, исчезающем за дверью офисного центра.
— Он ведь привиделся мне тогда… Когда я лежал в этой чертовой ванне, как Марат. Мне показалось, я вот-вот потеряю сознание, и вдруг смотрю — на пороге стоит Генри в домашнем халате. Помните тот его халат с большими карманами, где он держал всякую всячину — сигареты, таблетки?.. Так вот, он подходит ко мне и говорит таким осуждающим тоном: «Ну что, Фрэнсис, теперь ты доволен?»
Некоторое время мы шли в молчании.
— Мне до сих пор трудно поверить, что его нет в живых, — продолжил Фрэнсис. — То есть я понимаю, что он не мог прикинуться мертвым, а потом инсценировать свои похороны, но… В общем, если кто и способен додуматься, как вернуться обратно, так это он. Как Шерлок Холмс после падения в Рейхенбахский водопад. Я все жду, что в один прекрасный день он, как ни в чем не бывало, зайдет ко мне в комнату и подробно объяснит, как ему удалось все это провернуть.
Мы взошли на мост. Свет фонарей северным сиянием расплывался в чернильной воде пруда.
— Может быть, тебе и не привиделось, — сказал я.
— То есть?
— Я вот тоже думал, что привиделось, когда лежал в больнице со своей раной.
Фрэнсис понимающе кивнул:
— Ты ведь знаешь, что сказал бы в этом случае Джулиан? Призраки действительно существуют. Мы верим в них ничуть не меньше, чем люди гомеровских времен, только называем иначе — памятью или бессознательным…
— Не возражаете, если мы сменим тему? — вдруг сказала Камилла. — Очень вас прошу.
В пятницу утром мы провожали Камиллу — узнав накануне, что бабушка прихворнула, она тут же засобиралась домой. Я решил задержаться в Бостоне до понедельника.
Фрэнсис пошел купить ей что-нибудь почитать в дорогу, мы остались на платформе вдвоем. Накрапывало. Камилла нервно постукивала ногой и поминутно тянулась посмотреть, не подают ли поезд. Со вчерашнего вечера я думал лишь о предстоящей разлуке, и теперь отчаяние наконец развязало мне язык:
— Не хочу, чтобы ты уезжала.
— Я и сама не хочу.
— Так останься.
— Нет, я должна ехать.
Я посмотрел в ее глаза цвета дождя:
— Камилла, я люблю тебя. Выходи за меня замуж.
Она долго молчала.
— Ричард, ты же понимаешь, что это невозможно.
— Почему?
— Потому что… По многим причинам. Бабушка очень сдала, ей нужна моя забота. Я не могу вот так сорваться и укатить в Калифорнию.
— И не надо. Я перееду на Восток.
— А колледж? А твоя диссертация?
— Все это не важно.
Камилла вздохнула:
— Видел бы ты, как я сейчас живу. Я ухаживаю за бабушкой, веду дом, на большее не остается ни времени, ни сил. У меня фактически нет друзей. Не помню даже, когда я последний раз брала в руки книгу.
— Я помогу тебе.
— Мне не нужна твоя помощь, — сказала она, вскинув голову, и от ее стального взгляда земля ушла у меня из-под ног.
— Ну хочешь, я перед тобой на колени встану? Правда встану, только скажи.
Камилла устало прикрыла глаза — темные веки, темные полукружья под густыми ресницами. Я снова подумал, как разительно изменилась она за то время, что мы не виделись; она была уже ничуть не похожа на ту беззаботную девушку, в которую я когда-то влюбился, но оттого не менее прекрасна — красотой, которая не столько возбуждала эмоции, сколько властвовала над всем моим существом.
— Я не могу выйти за тебя замуж.
— Но почему? — спросил я, предчувствуя ответ: «Потому что не люблю тебя», но она сказала:
— Потому что я люблю Генри.
— Генри давно умер.
— Я все еще люблю его. Ничего не могу поделать.
— Я тоже его любил, — произнес я.
На секунду мне показалось, я уловил в ней какое-то колебание, но она тут же отвела взгляд:
— Знаю. Но этого недостаточно.
Мысль о перелете в Калифорнию была невыносима. В жалкой попытке смягчить горечь расставания я взял напрокат машину и, стиснув зубы, ехал без остановок до тех пор, пока за окнами не замелькал унылый пейзаж Среднего Запада. Я благословлял дождь, сопровождавший меня всю дорогу, — он был напоминанием о прощальном поцелуе Камиллы.
Мерный скрип дворников, прорезающиеся и глохнущие радиостанции, бесконечные кукурузные поля. Однажды мне уже приходилось терять ее, но эти последние минуты на бостонском вокзале были куда тяжелее и горше тех сентябрьских дней, когда стало ясно, что в Хэмпден она не вернется, — ведь маша рукой вслед уходящему поезду, я понимал, что новых встреч и прощаний не будет, что я потерял ее навсегда. Hinc illae lacrimae[148]— отсюда эти слезы.
Пожалуй, мне осталось только поведать вам о том, что я знаю о судьбе других героев моей истории.