Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Пройдет время, и станет на сем месте скромный памятник с начертанной на нем надписью:
«Во имя триехъ лицехъ Единаго Бога
Зде лежитъ Артемей
Петровичъ Волынской
который жизни своея имелъ 51 годъ»
Рядом на каменной урне, высеченной из единого куска гранита, начертано будет: «Преставися июня 27 день 1740 года. Тутъ же погребены Андрей Федоровичъ Хрущовъ и Петръ Еропкинъ».
Говаривали, что Екатерина Вторая, познакомившись с материалами следствия, извлеченными для нее из архива Тайной Канцелярии, велела вырезать внизу под словами «жизни своея имелъ 51 годъ» припись: «казнен невинно». И что-де позже прямо на сию надпись поставили пьедестал с урной. Да только правда ли то, выдумка ль — никто уже доподлинно не знает...
8
На следующий день опамятовавшегося Федора пробудили к жизни шаги коридорного служителя. Может быть, это был тот самый солдат, что пел за день до казни песню о Хвалынском море... Соймонов лежал на соломе ничком, не имея сил поворотить даже голову на шаги и на стук щеколды. Солдат подошел, откинул рядно, оторвал от спины присохшую кровью рубаху, от чего у Федора Ивановича вновь помутилось сознание. И вместе с мыслью: «Господи, да что же еще они удумали?» — он приготовился нырнуть в спасительную черноту, когда новая еще более острая боль просто вышибла из него память.
Однако на сей раз очнулся он скоро. Шаги солдата шаркали у самой его головы. Донесся стук поставленной рядом кружки с водою. А потом пришло какое-то новое ощущение. Саднящая боль спины, ставшая уже вроде бы привычной, не то чтобы отпустила, а стала вроде бы мягче. Спине было тепло, но рубцы не жгло. «Может, кончаюсь?» — подумал Соймонов без страха и даже с каким-то облегчением. Губы привычно зашептали знакомую с детства молитву, а в мыслях возник расплывчатый образ жены с детьми...
— Пришел ли в память-то? — спросил солдат, прогоняя видения. Он нагнулся и заглянул в открытый, осмысленный глаз узника. — Ну и ладно... Вота водицы испей... — Он поднес к губам Федора кружку и ловко влил ему в рот воду, заставив сделать несколько глотков. — И ладно, и гожо́... — приговаривал сиделец, подгребая к голове его солому и поправляя подушку под ухом. — Таперя на поправку пойдешь. Женка у тебя ладна, хоша и брюхата. Коим робеночком-то?.. — спросил он вдруг.
И Федор также вдруг, неожиданно для себя ответил шепотом:
— Шестым...
— Знатна фамилия, — с уважением произнес солдат. — Тепло ль тебе?.. Это вить она, жона, трех ярок для поправления, значит, здоровья тебе и сотоварыщам твоим, а нам на приварок Христа ради пожаловала... Только-только вот забили. Я тя и прикрыл шкурой-то ейной, ишшо теплой. Днесь полегчает...
«Дарьюшка... — смигнул наполнившую глаз слезу Федор. — Умолила-таки, привела овец-то».
Это было старое и давно испытанное средство лечения — свежеснятая кожа с овцы ли, с теленка ль... Она знала о том, — от кого? Небось от Семена... Соймонов вспомнил вдруг особенно ясно, как заслонил его старый солдат от сабли персидской на Каспии и как та сабля разрубила ему, Семену, лицо. Сколько времени тогда он, молодой капитан, возился с раненым, а потом взял его к себе, сперва денщиком, после — в услужение...
Спустя месяц колодник Федька Иванов, приведенный за караулом в Тайную канцелярию, ознакомился и подписал указ с предупреждением, чтобы он, Иванов, «впредь никакихъ непристойныхъ словъ, тако жъ и о злодейственномъ своемъ деле ни о чемъ никому отнюдь не произносилъ и не разглашалъ и ни съ кемъ о том не говорил. А ежели будет он об оном об чем ни есть кому произносить и рассужденье иметь, и за то казнен будет он смертию без, всякой пощады»...
А еще три дня спустя, июля 30‑го 1740 году лейб-гвардии Семеновского полка капрал Алексей Бражников получил в той же канцелярии инструкцию с подорожной. Повелевалось ему, капралу Бражникову, «взявши из крепости означеннаго колодника, ехать надлежащим трактом прямо в Тобольск не заезжая ни к кому; содержать ввереннаго колодника под надлежащим караулом, и никово к нему не допускать, и писем писать ни к кому не давать, и смотреть накрепко, дабы он над собою поврежденья какова не учинил, тако ж из-за караула не смог учинить себе утечки. А буде в пути станет он объявлять за собою или за другими какую важность, в том ни в чем ему не верить...»
Выдано было капралу на пропитание ссыльного во время пути шесть рублев двадцать копеек, и в тот же день, на пяти ямских подводах с тремя караульными солдатами, двинулся означенный капрал Бражников в дальний путь, сопровождая бывшего «доблестного российского флота служителя, а также обер-прокурора Сената, генерал-кригс-комиссара и вице-президента Адмиралтейской коллегии, вице-адмирала» Федора Ивановича Соймонова, а ныне «безсовестнаго клятвопреступника и богомерзкого злодея», лишенного всех прав состояния подстражного арестанта Федьку Иванова, имевшего от роду сорок восемь лет.
Федор Иванович недолго пробыл на каторге. Усилия верной Дарьи Ивановны и обстоятельства очередного «смутного времени» возвратили его домой. Он был, пользуясь терминологией нашего времени, реабилитирован, но жил в опале. А потом вдруг... Сколько таких «вдруг» было в его жизни. Он снова оказывается в Сибири, но на этот раз не колодником, не каторжным, а губернатором огромного края, страны-колонии, еще только осваиваемой, заселяемой.
Дальнейшая его жизнь проходит на фоне кратковременного правления хорошо знакомого нам Бирона, свергнутого и арестованного Минихом, регентства Анны Леопольдовны за малолетством несчастного Иоанна Антоновича. Вы ведь помните худосочную принцессу, которую била по щекам ее коронованная тетка?.. Затем следующий дворцовый переворот посадил на трон не совсем законнорожденную дщерь Петрову Елисавету. Ей наследовал Петр Третий. И, наконец, в результате очередного переворота — Екатерина Вторая. И все это бурное и буйное время простой русский дворянин Федор Соймонов служил в меру своих сил престолу, служил России.
Государство не состоит из правителей. Государство как море, безбрежное и необъятное, которое так любил царь Петр Алексеевич. В редкий штиль
