Надо заметить, Гордон и впрямь спас Терезу от длительного заточения в лечебнице, на все лады уверяя мрачных и недоверчивых докторов, что их рыдающая пациентка здорова и не представляет опасности для окружающих. Наверное, Терри стоило поблагодарить его.

— Спасибо.

— Не за что. Ммм, можно я тебя поцелую. Я ведь заслужил поцелуйчик, не правда ли.

— Только не в губы.

— У-у, какая ты неприступная. В щеку?

— Можно.

Вечером приехала Виктория, выпроводила мужа домой, чтобы Гордон мог передохнуть хоть немного перед своим завтрашним выступлением на съезде ПНДП, а сама устроилась рядом с Терри и начала кормить фруктами, сластями и сэндвичами с красной говядиной. Хоть за щеку не щипала. И на том спасибо.

— Тереза, дорогая, тебе получше? Ешь, ты сейчас должна хорошо питаться, чтобы побыстрей поправиться. Умоляю, не убивайся так. У вас еще с Никитой будут детишки. Крепкие, здоровые детишки.

— Нет, не будет. У нас ничего не будет! Твой брат меня не любит! Он сказал, что был в борделе!

Лицо Виктории потемнело. Если ее любовь к старшему брату была величиной абсолютной, то чувства к прочим людям… величинами переменными.

— Я не хочу быть жестокой, учитывая, что тебе прошлось пройти через сущий ад, но Тереза, ты уже взрослая и должна понимать: у здоровых мужчин имеются определенные потребности и, если ты не уделяешь внимание этим потребностям, то нечего возмущаться, и поражаться, и жаловаться, будто муж бегает по любовницам или посещает бордель…

— Нет, до нашей свадьбы!

— Ах, это, — протянула Виктория и ругнулась, поняв, что выдала себя.

— Ты знала?

— Вот глупости! Ведь не нарочно я узнавала! Тоже мне, событие вселенского масштаба! Просто среди ночи услышала шум в холле, вышла посмотреть, Никита сидел там и рыдал навзрыд. Пахнущие джином и дешевыми духами слезы градом катились по его лицу. Ох уж эти мужчины! Вечно у них глаза на мокром месте!

Если честно, Виктория перепугалась до дрожи в коленях. Доселе она ни разу не видела старшего брата плачущим, даже на похоронах матери, и вообразить не могла, что подобное возможно. Это было все равно, как вообразить рыдающим многовековой дуб или гранитную скалу. Явно случилось что-то страшное. Кит долго не хотел рассказывать сестре о своем фиаско, лишь твердил, что жизнь его кончена, и он убьет себя, или уйдет в монахи и остаток дней проведет в постах и молитвах. В конце концов, брат сознался, что не в состоянии удовлетворить женщину. Пусть и самую невзыскательную. Вроде потаскухи из борделя.

В свои неполные пятнадцать Виктория имела весьма смутное понятие об импотенции. По совести говоря, ей было вовсе неизвестно значение этого мудреного термина. Она уговорила безутешного брата лечь, принесла стакан горячего молока и таблетку аспирина Эймса, а сама направилась в домашнюю библиотеку, почитать толковый словарь.

— Ты искала это слово в словаре? — спросила Терри, ощутив, как призрачное подобие улыбки на мгновение коснулось искусанных до крови губ.

— А что оставалось делать. В школе для девочек, как помнишь, нас учили вышивать крестиком, танцевать вальсы, приседать в реверансах, а про импотенцию не рассказывали ничего. О чем думали эти лицемерные ханжи?!

Чтение словаря значительно расширило лексикон Виктории, но она по-прежнему не понимала, чем помочь брату. Наверное, Киту стоило спросить совета у взрослого, опытного мужчины, например, отца, но сиятельный папаша благородного семейства уже второй месяц не выбирался из винного погреба, где вел задушевные беседы с закадычными подружками-бутылками. Виктория все же зашла и постояла на верхней ступени подвальной лестницы, вглядываясь в сырой, пахнущий плесенью и рвотой, сумрак, откуда доносилось путаное, бессвязное бормотание.

— Мрак, Гибель, Красная Смерть.

— Папочка.

— Мрак! Гибель! Красная Смерть!

Виктория отошла, зажав ладонью нос и рот. Мрак, гибель и красная смерть едва ли могли помочь брату. Совсем напротив. Из-за постоянных отцовских недомоганий в свои девятнадцать Киту в полной мере пришлось взвалить на свои плечи заботы о Корпорации и, быть может, именно непомерная тяжесть ответственности помешала ему беззаботно поразвлечься с бордельной шлюхой. Тяжко вздохнув, Виктория оставила попытки побеседовать с отцом и вернулась к брату, весьма удивленному ее вторжением.

— Что за фокусы? Я ведь запирал дверь! Я отлично это помню!

— Никита, солнышко, у меня есть запасной ключ. На тот случай, если ты решишь покончить с собой по какой-нибудь дурацкой причине.

— Ушам своим не верю!

Виктория тоже не верила, но кто-то из них должен был выказать себя взрослым, разумным человеком. Оттого она протянула брату клубнично-розовый девичий дневник…

— Что? — перебила Терри, почуяв недоброе. — Дневник? Свой дневник?

Виктория заливисто рассмеялась.

— Вот дурочка! Зачем бы я стала вести дневник! И, тем более, давать прочесть брату! Конечно, это был не мой дневник. Это был твой дневник.

Терри вскрикнула. О чем она думала, храня дневник под подушкой, прекрасно зная, что соседка по комнате в частной школе для девочек — неисправимая клептоманка?

— Ты украла мой дневник?!

— Вовсе я ничего не крала. Взяла почитать. Уж больно стало интересно, что ты там постоянно строчила. Я прочитала от корки до корки и решила, что Киту тоже не помешает прочесть. Я подумала, бедненький котеночек взбодрится хоть немного, когда почитает твои бесконечные признания ему в любви, как ты его боготворишь и готова целовать землю, по которой он ходит.

На щеках у Терри, будто дикие маки, зацвели пятна румянца. Сгорая от невыносимого стыда, она прижала ладони к пылающему лицу.

— Какой стыд… боюсь представить, как он смеялся…

Виктория кивнула.

— Да… смеялся. В жизни не слышала, чтобы он так смеялся. А потом перестал смеяться и заснул. А на следующий день повел нас с тобой поесть мороженого, помнишь? А еще через три года вы поженились. Конечно, все эти годы бедненькому котеночку приходилось три раза в день принимать холодный душ… и есть страшно много мороженого… зато он перестал нести чушь про наложить на себя руки и уйти в монахи. Вот как полезно воровать у людей вещи и читать чужие дневники, — вывела неожиданную мораль Виктория.

— Но… значит, твой брат все же любил меня? Хоть немного? — прошептала Терри.

— Конечно, глупенькая. Ведь ты спасла ему жизнь. Покрайней мере, определенно сохранила ему физическое и душевное здоровье. Что я еще могу прибавить? Даже не знаю.

5

Раз Терезы больше не было рядом, Киту оставалось надеяться, что время залечит его кровавые, моральные и физические, раны. Пока он чувствовал себя просто ужасно. Он не мог есть, не мог спать, не мог работать. Всю неделю после смерти ребенка Кит приходил в офис, заходил в кабинет, садился за письменный стол и принимался смотреть в стену. Он не мог сказать, что потрясло его больше — гибель дочери или то, что жена хотела его убить. Или тот очевидный, не требующий доказательств факт, что он сполна заслужил эти адские муки.