Король-Солнце, не являющийся сторонником мира любой ценой, долгое время старался не торопить события. В предыдущие месяцы он отправил в Рим специального посланника – г-на де Шамлэ (см.: Recueil des instructions donnees aux ambassadeurs… ed. G. Hanotaux, Paris, 1888, XVII 7), дабы тот в большой тайне встретился с папой. Миссия эта была столь засекреченной, что официальные представители Франции в Риме даже не догадывались о ней. Задача, поставленная перед Шамлэ, была весьма деликатного свойства: добиться личной аудиенции у папы и говорить с ним от лица Наихристианнейшего короля, его заклятого врага. Легко догадаться, о чем могла идти речь на такой встрече: прийти к соглашению по проблеме Кёльнского архиепископства, обезвредить бомбу замедленного действия, каковой являлся Вильгельм Оранский, и отвести от Европы опасность конфликта.

В Ватикане Шамлэ принят Казони, которому он заявляет, что желал бы лично говорить с папой и только с ним одним от имени короля Франции. Казони дает ему от ворот поворот: мол, сам он лишь секретарь и по столь важному делу лучше обратиться к кардиналу Чибо, ближайшему помощнику папы. Шамлэ соглашается при условии соблюдения полной тайны относительно его встречи с Чибо.

Шамлэ показывает Чибо письмо, которое Людовик XIV прислал через него для папы. Ему велят явиться два дня спустя за ответом. Посланник поступает, как ему указано, но Чибо извещает его, что папа не может его принять, предлагая изложить суть дела ему, Чибо, словно перед ним понтифик собственной персоной…

Иннокентий XI не может не знать, что Шамлэ запрещено так поступать. А между тем за всеми этими проволочками минуло уже несколько дней, как Шамлэ явился в Ватикан. Отчаявшийся и уязвленный, посланник вынужден вернуться во Францию, так и не добившись аудиенции. Людовик XIV в бешенстве. Разногласия между Римом и Парижем по поводу архиепископства Кёльнского не решены, обстановка в Германии накалена, войска принца Оранского по-прежнему имеют превосходный предлог, чтобы оставаться на положении военного времени. Чтобы затем двинуть на… Лондон.

Отказавшись принять Шамлэ, папа продолжает делать вид, что остается в неведении относительно опасности, угрожающей английским католикам. И все же после высадки принца Оранского он выдаст себя одной фразой, о которой упоминает Леопольд фон Ранке (Englische Geschichte, Leipzig, 1870, III, 201): Salus ex inimicis nostris – «Спасение приходит от врага».

Переворот 1688 года

Все это не сводится к дискуссии чисто академического толка. Чтобы оценить значение glorious revolution, а также отношение к ней Иннокентия XI, предоставим слово Ролоффу:

Революционный переворот, в результате которого Вильгельм Оранский свергнул с престола католика Якова в 1688 году, ознаменовал, как и другая европейская революция большого масштаба – французская 1789 года, – переход от одной эпохи к другой. Восшествие на английский трон принца Оранского означало для Англии не только окончательное установление иной веры, но и власти парламента и открытие пути для Ганноверской династии. Победа парламента над монархией Якова II позволила утвердиться партиям, поделившим власть[226]над страной на долгие времена. Политическая власть прочно перешла в руки родовой и богатой аристократий, руководствовавшихся меркантильными интересами.

Помимо этого (для папы это должно было стать самым главным), после победы принца Оранского ужесточились законы относительно участия католиков в общественной жизни. В правление Якова II 300 000 англичан заявили о себе как о католиках, в 1780 году их едва набралось 70 000.

Долги Вильгельма

Счета принца Оранского – вот что стоило бы изучить с самого начала. Из биографий, посвященных Вильгельму Оранскому, так и не ясно, кто финансировал войска под его началом, защищавшие Голландию. А ведь это очень важно, и если ответа нет как нет, то лишь потому, что вопрос этот никогда не ставился ребром. Что и говорить, исследователи могли бы проявить чуточку больше любопытства.

Как пишет английский епископ Гилберт Барнет, друг Вильгельма, принц «явился на свет при весьма неблагоприятных обстоятельствах.[227]Дела семьи были расстроены: его матери и бабке отошли две большие родовые вотчины, которые он должен был унаследовать, не считая долгов, в которые влез его отец, чтобы помочь английской короне». (Bishop Burnet's History of his own time, London, 1857, p. 212.)

Барнет принял активное участие в подготовке переворота 1688 года, он был одним из немногих, бывших в курсе предстоящей высадки на острове, и подставлял Вильгельму плечо в самые трудные минуты, в том числе во время финального марш-броска на Лондон. Что же удивительного в том, что он умолчал об иных фактах, представляющих неудобство для короны и англиканской веры.

Немецкий историк Вольфганг Виндельбанд приводит письмо Вильгельма своему другу Вальдеку, написанное мало погодя после восшествия на трон: «Ежели бы вы знали, какую жизнь я веду, вам бы стало меня жаль. Мне остается одно утешение: Бог знает, что мною движет не честолюбие». (Цитируется Вольфгангом Виндельбандом, Wilhelm von Oranien und das europaische Staatensystem, in: Von staatlichem Werden und Wesen. Festschrift Erich Marks zum 60. Geburtstag, Aalen, 1981.)

Да принадлежат ли эти слова и вправду человеку, осуществившему только что мечту всей своей жизни? – вопрошает Виндельбанд. Я же от себя добавлю: а может, это слова того, кто сражается с денежными затруднениями, одолевающими его?

Англичане, подданные нового короля, не считали его чемпионом воздержанности и простоты. Как отмечает фон Ранке (Englische Geschichte, cit.), в 1689 году Вильгельм потребовал от парламента назначения себе пожизненной ренты, по примеру государей династии Стюартов: «Наличие денег в достаточном количестве необходимо для нашей безопасности». Парламент не внял ему и выделил лишь годовую ренту со строгой оговоркой «не далее». Вильгельма это сильно задело, отказ парламента он счел личной обидой. Но для оспаривания этого решения у него не было никаких рычагов. В это-то время – случайность! – и велись тайные переговоры между Бокастелем, Ченчи и государственным секретарем Ватикана.

Если хорошенько подумать, то вся история Оранского дома полна многозначительными событиями, подчеркивающими болезненность взаимоотношений протестантских государей с деньгами. Английский историк Мэри Кэролайн Тревелайн пишет: «честолюбивые помыслы Вильгельма II[228]не пострадали бы, не попытайся он в качестве статхаудера Республики Соединенных Провинций содержать более многочисленное войско, чем то, которое ему было по карману». Чтобы найти средства, необходимые для защиты Республики, Вильгельм II применил силу, поместив под стражу в 1659 году пятерых главных депутатов и предприняв штурм Амстердама. (G.J. Renier. William of Orange. London, 1932, pp. 16—17.)

В 1657 году, согласно тому же историку, мать Вильгельма III заложила в Амстердаме свои личные драгоценности, дабы помочь братьям. Скончалась она в январе 1661 года в Англии. А в мае этого года бабка Вильгельма, принцесса Амалия де Солмс пытается по суду вернуть драгоценности. Ее секретарь Риве пишет Хьюгенсу, секретарю Вильгельма, о том, что юный принц «не говорит ни о чем другом» (Mary Caroline Trevelyan, William the third and the defence of Holland, 1672—1674, London, 1930, p. 22). Но отчего Вильгельм так интересовался драгоценностями, среди которых был бриллиант в тридцать девять каратов, оправленный в серебро? Торопился ли вернуть унизительный долг или был под впечатлением продажной стоимости драгоценностей?