Чентурионе часто действовал вместе со своим земляком, генуэзцем Хуаном Франсиско (Джованни Франческо) де Гримальди. Они делали деньги на том, что предоставляли ссуды капитанам или же направлявшимся в Индии торговцам. Даже представители церкви, даже Хуан де Санта-Мария, архисвященник церкви Консепсьон де ла Вега, что в Эспаньоле, был должен Чентуионе{1516}. Долг имел и Хуан Понсе де Леон. Лас Касас сетовал по поводу контракта Горрево: он думал, что лицензию дадут испанцам, поскольку его соотечественники были беднее, чем генуэзцы и фламандцы{1517}.

Это была первая крупная партия африканских рабов для обоих американских континентов, и это оказалось во всех смыслах всеевропейское предприятие: пожалование рожденного во Фландрии императора савояру, который продал свои права через кастильцев генуэзцам и испанцам, которые, в свою очередь, устроили все так, чтобы португальцы доставляли рабов из Африки или Лисабона. Ибо не стоит забывать, что ни одному испанскому кораблю не было позволено легально ходить в Гвинею. Монархи двух стран в то время были союзниками, и в любом случае лишь португальцы могли додуматься о доставке 4000 рабов за раз. Некоторые из замешанных в это дело были конверсо – как, например, Гутьере, а возможно, также Фернандес де Кастро и Хуан де ла Торрес. Эта дарственная не была монопольной, поскольку вскоре стали выдаваться минорные лицензии на ввоз рабов: на десять рабов для Педро де Веласко в 1520 году, на 50 для каждого из королевских секретарей, Кобоса и Вильегаса, на следующий год, также на 200 рабов, для Альваро де Кастро, который получил лицензию в 1510 году и воспользовался услугами генуэзца Бенито де Басиниана в качестве поставщика{1518}.

Альваро Перес Осорио, маркиз Асторга, получил в 1518 году лицензию на 400 рабов для отправки в Новый Свет. Это разрешение он также продал генуэзским банкирам{1519}. Однако лицензия Горрево стала поворотным моментом. Поселенцы на Карибских островах сочли, что их проблемы с рабочей силой разрешены. В каком-то смысле так оно и было, поскольку начатое Карлом и Горрево дало начало трансатлантической работорговли, которая привела к продаже миллионов африканцев, продолжавшейся три с половиной века, – вплоть до1860-х годов.

Возвращение епископа Фонсеки к власти в Кастилии в результате смерти фламандца Ле Соважа не разорвало бесконечного потока дальнейших предложений по улучшению условий в Индиях. Таким образом, 10 сентября 1518 года даже епископ провозгласил приказ по поводу «привилегий и свобод, дарованных работникам, направляющимся в Индии». Это дало тем, кто жил в Испании в нищете, возможность эмигрировать. Всем мужчинам и женщинам, желающим отправиться в Новый Свет, был дарован бесплатный проезд. Им были доступны бесплатные медикаменты, земля, скот, семена и все, что было необходимо, дабы поддержать их, пока не взойдет их первый урожай. Налоги не нужно было платить в течение 20 лет (за исключением церковной подати). Была предоставлена помощь индейцам, которые строили дома, а также выдавались награды тем хозяевам, которые произвели первые двенадцать фунтов шелка, гвоздики, имбиря, корицы и других специй.

Король Карл одобрил этот приказ и проинструктировал Лопеса де Рекальде в Каса де Контратасьон в Севилье давать эти привилегии любому фермеру, который направлялся оттуда в Индии и объяснять им открывающиеся возможности. Именно он должен был удостовериться в том, чтобы каждый фермер получал все необходимое{1520}.

Затем, чтобы выздоравливающий от тифа Лас Касас не чувствовал себя обойденным, ему прислали королевский указ, позволявший постройку городков для свободных индейцев, дабы они жили «в политическом смысле как испанцы». Они должны были платить дань, как и другие подданные, а также не находились в энкомьенде. Он также получил указ, из которого всем известным чиновникам, судьям, господам, «добрым людям каждого города и деревушки» в Испании стало известно о цели плана Фонсеки отправлять фермеров в Индии. Не должно было быть никаких затруднений на пути тех, кто хотел туда отправиться.

У Лас Касаса был припасен еще один план, касавшийся земель между Дарьеном вплоть до Жемчужного Берега: по сути, от залива Ураба до острова Маргарита неподалеку от Венесуэлы. Эта огромная полоса территории, как он думал, должна быть зарезервирована для нищенствующих орденов. Не в первый раз эта поразительная идея была вынесена на обсуждение. Выдвинул ее еще фрай Педро де Кордова. Однако сейчас Лас Касас сделал ее весомой. Это, сказал он, была лучшая земля, которой Кастилия владела в Индиях, и наверняка здесь находятся несметные богатства. Затем он предложил свое великолепное предложение от прошлого апреля по постройке линии крепостей, в каждой из которых будет по сотне человек, имеющих достаточно вещей, дабы менять их у туземцев на золото и изумруды. Командиры этих крепостей постепенно должны были расширять свою зону влияния, дабы увеличить как район евангелизации, так и расширять владения Кастилии. Традиционные энтрадас были запрещены, и ни одного индейца не дозволялось брать в рабство. Издержки будут покрыты конфискацией части золота и серебра, уже награбленного испанцами{1521}.

Представив свой план Совету королевства, Лас Касас приступил к набору людей. Он и некоторые из его друзей в октябре 1518 года покинули Сарагоссу на мулах и отправились по городкам Кастилии, рассказывая в церквях о выгодах идеи, которая была, как это ни парадоксально, замыслом Фонсеки. Они провозглашали с кафедр, что король стремится заселить новые земли в Индиях. Они говорили о плодородии, свободе от болезней и богатствах тех земель, а также о том, какие преимущества король дает тем, кто направится туда. Как заметил сам Лас Касас, они говорили так, что «все воспрянули духом»{1522}. В конце концов, он знал те земли, о которых говорил, и мог агитировать, опираясь на собственный опыт. Он добрался до Рельо, бедного городка возле Альмасана, принадлежавшего графу Коруньи, внуку маркиза Сантильяны. Городок состоял из тридцати домов. Там ему удалось завербовать двадцать человек, включая двух пожилых братьев, у которых на двоих было 17 детей. Он спросил: «Вы, отец, действительно хотите отправиться в Индии, будучи столь старым и утомленным?» На это был ответ: «Клянусь своей верой, сударь, я отправляюсь туда, чтобы умереть и оставить своих детей на свободной земле»{1523}. Подобное заявление было для Лас Касаса столь же неожиданно, сколь неприятно для графа Коруньи.