Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Хайтауэр стоит над койкой. Он как будто не видит ее. Лицо его очень серьезно; кажется, что оно постарело на десять лет, пока он тут стоял. Или стало выглядеть так, как должно выглядеть, а когда он входил в комнату — было чужим самому себе.
— В город, — говорит он. Тут его глаза оживают, снова начинают видеть. — Что ж, теперь ничего не поделаешь, — говорит он. — Кроме того, люди в городе… нормальные… найдется же там несколько человек… Почему вы рады, что они ушли?
Она опускает взгляд. Ее рука движется около головы ребенка, не прикасаясь к ней, — жест инстинктивный, ненужный и, по-видимому, неосознанный.
— Она ко мне добра была. Мало сказать добра. Маленького держит, чтобы я отдохнуть могла. Все время бы его держала, сидя на этом вот стуле… Вы уж меня извините. И сесть-то вас не пригласила. — Она смотрит на него, пока он подтаскивает к койке стул и садится. — Сидит так, чтобы его видеть, а он на койке, притворяется, будто спит. — Она внимательно смотрит на Хайтауэра; в глазах ее вопрос. — Все время зовет его Джо. Когда имя у него совсем не Джо. А она все время… — Она следит за лицом Хайтауэра. В ее глазах — озадаченность, вопрос, сомнение. — Все время говорит про… Путает она чего-то. Я и сама порой путаюсь — послушаешь ее… а как не слушать-то… — Ее глаза, ее слова нащупывают что-то, растерянно ищут.
— Путает?
— Все время говорит про него, как будто его папа — этот… который в тюрьме, этот мистер Кристмас. Она все твердит, и я путаться начинаю, иногда прямо не могу… прямо сама путаюсь и тоже думаю, что папа его — этот мистер… мистер Кристмас… — Она наблюдает за ним; кажется, что она совершает над собой какое-то мучительное усилие. — Знаю же, что это не он. Понимаю, что глупость. Все потому, что она твердит и твердит, а я не совсем, что ли, окрепла и сама начинаю путаться. И страшно…
— Что?
— Не нравится мне, что путаюсь. И боюсь, запутает она меня совсем — вроде как говорят, если глаза скосишь к носу, так потом и останешься… — Она смотрит в сторону. Не шевелится. Чувствует, что он наблюдает за ней.
— Вы говорите, ребенка зовут не Джо. А как его зовут?
Она не сразу переводит взгляд на Хайтауэра. Потом поднимает глаза. И отвечает — слишком быстро, слишком легко:
— Я его еще не назвала.
И он понимает — почему. Он будто видит ее впервые с тех пор, как вошел. Впервые замечает, что волосы ее недавно расчесаны и лицо тоже как-то посвежело, и видит наполовину прикрытые простыней, словно она сунула их туда впопыхах при его появлении, гребень и осколок зеркала.
— Когда я вошел, вы кого-то ждали. Причем — не меня. Кого вы ждали?
Она не отводит взгляда. В лице ее не заметно ни притворства, ни простодушия. Нет в нем также спокойствия и безмятежности.
— Ждала?
— Вы ждали Байрона Банча? — Она по-прежнему не отводит взгляда. Лицо у Хайтауэра серьезное, твердое, ласковое. Но есть в нем та безжалостность, какую ей случалось видеть на лицах хороших людей, ей встречавшихся, — обычно мужчин. Он наклоняется и кладет ладонь на ее руку, которая поддерживает тельце ребенка.
— Байрон — хороший человек, — говорит он.
— Да, я это знаю не хуже других. Наверно, даже лучше.
— И вы хорошая женщина. Будете ей. Я не хочу сказать… — быстро поправляется он. И умолкает. — Я не хотел сказать…
— Я понимаю, — говорит она.
— Нет. Не это. Это не важно. Это пока ничего не значит. Все зависит от того, как вы потом этим распорядитесь. Собой. Другими. — Он смотрит на нее; она не отводит взгляда. — Отпустите его. Прогоните от себя. — Они смотрят друг на друга. — Дочь моя, отошлите его. Вы, наверно, почти вдвое его моложе. Но прожили вы вдвое больше его. Он вас никогда не догонит, никогда не сравняется с вами — он потерял слишком много времени. И это — его ничто — так же непоправимо, как ваше все. Он так же бессилен вернуться вспять и что-то сделать, как вы — отменить сделанное. У вас мальчик — не от него, от другого мужчины. В его жизнь войдут двое мужчин и только третья часть женщины, а он заслуживает хотя бы того, чтобы в его жизнь, тридцать пять лет не занятую ничем, вторглись — если уж должны вторгнуться — без двух свидетелей. Прогоните его.
— Не мое это дело. Он свободен. Спросите его. Я его не держу.
— В том-то и дело. Вы, вероятно, не удержали бы его, если бы старались. В том-то и дело. Если бы вы умели за это взяться. Впрочем, если бы вы умели, вы не лежали бы тут на койке с грудным ребенком. Так вы не хотите прогнать его? Не хотите сказать ему решительно?
— Больше, чем сказала, я не могу сказать. Я ему пять дней назад сказала «нет».
— «Нет»?
— Он хотел, чтобы мы поженилась. Сразу же. А я сказала «нет».
— А сейчас бы вы сказали «нет»?
Она смотрит на него с твердостью.
— Да. И сейчас бы сказала.
Он вздыхает, большой, мешковатый; лицо у него опять усталое, безвольное.
— Я вам верю. Вы будете говорить это, пока не