— И как следует набравшись, он принял окончательное решение. Все сходится.

— Ничего не сходится, — ответил Майкл, чувствуя себя значительно старше пожилого доктора. — Думаю, что вы со мной не согласитесь, но человек, подобный Маккензи, никогда не станет принимать какие-либо решения в пьяном виде.

— Чушь!

— Позвольте мне задать вам вопрос. Полагаю, вы иногда принимаете стаканчик-другой. В таких случаях вы знаете, когда следует остановиться? Что выпито достаточно?

— Безусловно.

— Вы оперируете в состоянии опьянения?

— Конечно нет. Но я не вижу здесь никакой связи.

— А она существует, доктор Рандолф. Когда люди, подобные мне или Маккензи — а я мог бы назвать не один десяток имен — находятся в «поле», они работают как хирурги. Даже наши дела зачастую называют «операциями». В нас с самого начала вколотили одну идею: все рефлексы, все реакции должны быть четко контролируемы, выполняться точно и максимально быстро. Мы хорошо подготовлены. Наши внутренние пружины взведены.

— Вы жонглируете словами, моими и своими! Мак не был в «поле».

— Если то, что вы говорите, истина, то он осуществлял операцию. Ставка была как нельзя высока. Он сам.

— Черт побери, вы извращаете все, что я сказал!

— Нет. Вовсе нет. Потому что сказанное вами — в целом очень убедительно. Я уважаю ваши слова... Но неужели вы не понимаете? Не говоря уж о прочих причинах. Маккензи не стал бы кончать с жизнью подобным образом хотя бы потому, что дигоксин мог и не подействовать! А этого он ни за что не допустил бы. Если уж он пошел на столь решительный шаг — он бы не сделал такой оплошности, это противоречит его сущности! Это-то вы можете понять?

Казалось, Мэтью Рандолфа сейчас хватит удар. Глаза округлились и остекленели, лицо превратилось в застывшую маску.

— Великий Боже... — прошептал он, медленно встал и замер. Беспомощный, старый человек, осознавший свою страшную ошибку. — Господи... — хрипло повторил он, снимая очки.

Хейвелок, глядя на него, решил как-то помочь старику.

— Вы по-своему были совершенно правы. Я бы на вашем месте поступил так же. И тоже ошибся бы, не зная всех обстоятельств. Но еще не поздно вернуться и пересмотреть все заново. Мне кажется, мы можем кое-что обнаружить.

— Заткнитесь!

— Что? — переспросил Майкл, меньше всего ожидавший подобной реакции.

— Заткнитесь, говорю!

— Доктор, вы полны сюрпризов.

— Сейчас я вам преподнесу настоящий.

— Маккензи?

Вместо ответа Рандолф быстро подошел к стоящему у стены шкафу, выбирая на ходу ключ из небольшой связки. Найдя нужный, он буквально вонзил его в замочную скважину верхнего ящика.

— Это — мой личный архив. К нему никто не прикасается. Эти бумаги, если о них когда-нибудь узнают, способны разрушить множество браков и заставить пересмотреть множество завещаний. Дело Мака — в их числе.

— Что же о нем?

— Не о нем, а о патологоанатоме, который проводил вскрытие и вместе со мной пытался убедить парней из Лэнгли, что это был разрыв аорты, простой и ясный.

— Позвольте вопрос, — остановил его Хейвелок. — Из докладов ЦРУ следует, что все процедуры осуществлялись в вашем центре. В ваших лабораториях, на вашем оборудовании, вашими сотрудниками... Почему они не отправили тело в Военно-морской госпиталь в Бетесде или в госпиталь Уолтера Рида?

Доктор обернулся, не вынимая рук из выдвинутого ящика с бумагами.

— Мне пришлось использовать довольно крепкие выражения и пообещать, что если они попытаются это сделать, то речь миссис Маккензи будет еще ярче. Я сказал, что она устроит им второй Залив Свиней[70], что она ненавидит их до самых потрохов, считает, что они довели его до смерти и что им лучше бы оставить тело в покое.

— Они разговаривали с ней?

— Пытались. Мидж дала этим людям пять минут, ответила на вопросы и велела убираться к дьяволу. Парни из Лэнгли поняли ситуацию и оставили Мидж в покое.

— Я бы удивился, если бы они этого не сделали.

— Кроме того, — продолжил Рандолф, вновь оборачиваясь к ящику, — у нас великолепная репутация, среди наших пациентов — самые выдающиеся люди страны. Кто осмелится назвать нас лжецами?

— Вы на это и рассчитывали?

— Совершенно верно... Ага, вот она.

— Что же нашел ваш патологоанатом такого, что может нам помочь?

— Дело не в этом. Я уже сказал — дело в нем самом. Он работал у меня временно.

— Что? — переспросил Майкл, чувствуя, как ухнуло куда-то сердце.

— Вы прекрасно слышали. — Рандолф достал папку, подошел к столу и уселся на свое место. — Он временно замещал моего сотрудника, который выбыл по причине моно.

— Мононуклеоза?

— Да... Инфекционного воспаления желез. Очень легко передается, особенно при желании.

— Я, кажется, теряю нить разговора.

— Напрягитесь, — посоветовал хирург, перебирая листки в папке. — За несколько дней до смерти Мака наш патологоанатом свалился с мононуклеозом. Тут же, спасибо судьбе, появляется высококвалифицированный специалист. Оказывается, он как раз меняет место работы, сейчас свободен, а живет у сестры в Истоне. Я, естественно, тут же за него ухватился.

— Ну и?

— Когда привезли тело, он проделал все первоначальные процедуры и попросил о встрече в моем кабинете. Мне никогда не забыть его первых слов: «Насколько хорошо вы знали этого Маккензи?»

— Он обнаружил нечто такое, — кивнул Майкл, — из-за чего тело оказалось невозможным доверить независимой экспертизе.

— Он обнаружил следы дигоксина.

— И, естественно, след от укола, местонахождение и угол которого указывали на то, что инъекция была произведена самим Маккензи.

— Вы все поняли.

— Я уверен, что он наверняка поинтересовался характером работы покойного, умственным состоянием, семейным положением... и где-то в ходе разговора коснулся проблемы страховки.

—Боже мой! Все было именно так.

— Не казните себя, доктор. Эти люди знают свое дело, как никто другой на всем земном шаре.

— Какие люди?

— Если я прав, то их зовут «памятливыми».

— Как?

— Не важно. И не пытайтесь найти прорех в его легенде. Он себя хорошо прикрыл, ничего не соврал. Это называется «крыша». Он все заранее предусмотрел. Теперь вы не посмеете разоблачить его, не обвинив при этом себя.