— Я говорю с дочерью, — пытался сохранить достоинство мистер Роз.

Но Роз Роз ничего отцу не ответила. Она сидела в машине, живое изваяние «Женщина с младенцем», пока Кенди, развернувшись, вела джип к «чудесному» дому. Уже у самой двери Роз Роз всем телом прижалась к Кенди и сказала:

— Я ничего, ничего не могла поделать.

— Конечно, не могла, — ответила Кенди.

— Он ненавидел отца девочки. С тех пор он и вяжется ко мне.

— Теперь все будет хорошо, — повторила Кенди на пороге. В окна они видели Уолли, как он катается в кресле из комнаты в комнату.

— Я знаю отца, миссус Уортингтон, — прошептала Роз Роз. — Он потребует, чтобы я вернулась.

— Этого не будет, — сказала Кенди. — Ты к нему не вернешься.

— У него свои правила.

— А где отец твоей прелестной дочурки? — спросила Кенди, распахивая перед Роз Роз дверь.

— Мой отец порезал его. И он ушел. Не захотел жить с нами, испугался.

— А где твоя мать? — спросила Кенди уже в доме.

— Умерла, — ответила Роз Роз.

И тут Уолли сказал Кенди, что д-р Кедр умер. Она бы сама не догадалась об этом, глядя на Гомера: он был весь поглощен делом — сироты умеют глубоко прятать чувства.

— Как ты? — спросила его Кенди, когда они остались одни. Уолли катал малышку по дому, а Роз Роз пошла с Анджелом наверх, в приготовленную для нее комнату.

— Немного нервничаю, — признался Гомер. — Внешне все в порядке: инструменты, какие нужно, есть, и рука, знаю, не дрогнет. Но на душе тошно. Ведь это живое существо. Не могу тебе этого объяснить… Представь себе, ты берешь кюретку, она касается живой плоти. И эта плоть вздрагивает, протестует…

— Может, тебе будет легче, — резко прервала его Кенди, — если ты узнаешь, кто отец.

В комнате Анджела все было готово — застланная белым хрустящим бельем постель, блестящие инструменты, аккуратно разложенные на соседней кровати, придвинутой почти вплотную. Увидев эту маленькую операционную, Роз Роз съежилась и быстро-быстро заговорила, прижав сжатые кулаки к бедрам.

— Это ведь не шутка. Первого они вынимали через верх, он не мог выйти как надо, — объясняла она.

У нее было кесарево, сразу заметил Гомер, наверное, из-за возраста и тогда еще узкого таза. Он никак не мог объяснить Роз Роз, что в этот раз все будет проще. «Вынимать через верх» еще нечего.

— Пойди к Уолли, — сказала Кенди Анджелу. — Полетайте с малышкой. Можете перевернуть вверх дном всю мебель. — И Кенди поцеловала сына.

— Да, пожалуйста, уйди, — сказала Роз Роз.

— Не бойся, — успокаивала девушку Кенди. — Гомер знает, что делает. Ты в надежных руках.

Пока Кенди протирала Роз Роз красным мертиолатом, Гомер показывал девушке инструменты.

— Это зеркало, — говорил он. — На ощупь холодное, но больно от него не будет. Ты вообще ничего не почувствуешь. А это вот расширители, — продолжал показывать Гомер, но Роз Роз зажмурилась.

— Вы раньше когда-нибудь это делали? — спросила она Гомера.

А он уже поднес к ее лицу эфирную маску.

— Дыши нормально, — сказал он.

Сделав первый вдох, Роз Роз широко открыла глаза и отворотила лицо, но Кенди, взяв в ладони ее голову, мягко вернула ее в правильное положение.

— Пожалуйста, скажите, вы делали это раньше? — глухо прозвучал из-под маски ее голос.

— Я хороший врач, очень хороший, — успокаивал ее Гомер Бур. — Расслабься и дыши спокойно.

— Не бойся, — последнее, что услышала Роз Роз из уст Кенди, и эфир начал затуманивать ее сознание.

— Я могу на нем ездить, — сказала она, вспомнив почему-то велосипед.

Гомер заметил, что пальцы у нее на ногах зашевелились: Роз Роз первый раз в жизни ступала по песку пляжа. Песок совсем теплый. К берегу бежит волна, вода прибоя кипит вокруг лодыжек. «Ничего особенного», — проговорила она, оглядывая океан.

Гомер осторожно вводил зеркало, пока ясно не увидел шейку матки; затем взялся за расширитель, скоро зев шейки смотрел на него, как широко открытый глаз. Шейка матки была слегка рыхлая и чуть увеличена; ее омывала чистая здоровая слизь нежнейшего розового цвета. Внизу слышался грохот летающего инвалидного кресла и заливистый, на грани истерики, смех малышки.

— Пойди скажи им, чтобы не перевозбуждали ребенка, — обратился он к Кенди, как будто она была его многолетней помощницей за операционным столом и он привык отдавать ей распоряжения, а она — беспрекословно их выполнять.

Шум внизу (и уговоры Кенди) не отвлекали его от работы. Наконец зев шейки матки раскрылся достаточно, и он выбрал кюретку требуемого размера. После первого раза будет легче, думал Гомер. Он понимал, самое худшее — выступать в роли Бога, когда в этом замешан личный интерес. Раз он делает аборт Роз Роз, значит, может делать любой другой женщине. Распоряжаться жизнью и смертью — прерогатива Бога. Его дело — помогать женщинам. Что они решат, то и будет — аборт или роды.

Гомер Бур дышал медленно и ровно; его самого удивляла твердость его руки. Он не моргнул, когда кюретка коснулась живой плоти; и даже не отвел глаз от продукта зачатия. Этого непостижимого чуда.

Кенди ту ночь провела в комнате Анджела: вдруг молодой женщине что понадобится; но Роз Роз спала, как сурок. Из-за отсутствующего зуба она присвистывала во сне, потому что спала с приоткрытым ртом. Но звук был совсем слабый, и Кенди тоже выспалась, заняв кровать Анджела.

Анджел спал внизу с Уолли на широкой двуспальной кровати. Заснули они поздно, Уолли рассказывал, как влюбился в Кенди. И хотя Анджел знал эту историю, сейчас слушал с особым вниманием, ведь он и сам был влюблен. И еще Уолли наказал ему помнить о темных проявлениях жизни, в окружении которых вырос его отец.

— Давно это было… — проговорил он. — Можно вырвать Гомера из Сент-Облака. Но Сент-Облако из Гомера не вытравишь. В любви что главное, — продолжал наставлять он Анджела. — Ни к чему никогда не принуждай любимого человека. Естественно желание, чтобы он делал то, что ты хочешь или считаешь правильным; но лучше пусть все происходит само собой. Нельзя вмешиваться в жизнь других, в том числе и в жизнь того, кого любишь. Это трудно, — добавил он, — потому что иногда так и подмывает вмешаться. Диктатором быть приятно.

— Еще труднее, когда хочешь кого-нибудь защитить и не можешь, — сказал Анджел.

— В таких случаях надо не защищать, малыш, а просто любить, — заметил Уолли. — Иногда это все, что мы можем сделать.

Уолли скоро заснул и увидел себя на плоту, плывущем по Иравади. Один из друзей бирманцев предложил спустить ему мочу. Окунул в шоколадные воды реки бамбуковый побег, насухо вытер о ленту, которой подвязывал к голове корзину, затем поплевал на него. «Хочешь писать?» — спросил он Уолли. «Нет, спасибо», — ответил Уолли во сне и громко сквозь сон произнес: