— Некоторым покажется правильным все, что бы ты ни сделала, некоторым — наоборот.

— Вот-вот, именно об этом я сейчас и подумала, только слов не нашла, — подхватила Грейс. — Ты в субботу видела нас обоих, наверное, сама убедилась, что любовью там и не пахнет.

— Да, скорбная мина тебе бы вряд ли бы подошла, — согласилась Бетти.

— Я бы тебе не понравилась.

— Вот именно, ты бы мне не понравилась.

— Ну так и не переживай, ничего подобного не будет. Постараюсь жить нормальной жизнью. — Грейс улыбнулась. — Это слова Брока. Удивительно, кстати, как сильно он переменился за последнее время. Так близки мы никогда не были, настоящие друзья. Впервые я почувствовала в нем брата.

— Но так и не почувствовала бы, будь жив Сидни. Помнишь же, как они относились друг к другу. Брок явно ревновал тебя к нему.

— И совершенно напрасно. Сидни всегда был за то, чтобы каждый жил собственной жизнью.

— Знаешь, Грейс, для светской женщины — а ты, безусловно, светская женщина, — так вот, удивительно, что ты столь многого не знаешь или не желаешь посмотреть очевидному в лицо. Отношения между братом и сестрой не всегда так безоблачны и невинны, как это принято считать.

— Ну, это-то я как раз знаю, — возразила Грейс. — Ничего нового. Мы обе знаем… ладно, не будем называть имен. Надеюсь только, что по прошествии стольких лет ты не решила вдруг, что Брок ко мне приставал. Он бы умер на месте, узнай, что ты так считаешь, Бетти.

— Умер. Не сомневаюсь. И так не думаю. Но инстинкт есть инстинкт, обычное дело.

— Только ни Брок, ни я тут ни при чем.

— Ни при чем. Да он сам ни о чем не догадывался, а все было именно так. Я уверена. Если внешне ничего не видно, еще не значит, что ничего нет внутри, Грейс. В этом-то в большинстве случаев и беда.

— Ты клонишь к тому, что Брок был в меня влюблен?

— Да. А Скотти в меня. Раньше я этого не замечала, а сейчас понимаю, все симптомы — налицо, и так было до тех пор, пока у него не появились другие девушки. И не надо делать такой испуганный вид.

— Бетти, ты много чего знаешь, признаю, но тут ты ошибаешься. Инценс? Правильно я говорю? Нет-нет, не инценс, но что-то очень похожее.

— Инцест.

— Точно, инцест! Можешь, что угодно говорить о Броке, и я поверю, но только не это. Ты считаешь, что он ненавидел Сидни за то, что он мой муж?

— Который спит с тобой.

— У которого, называя вещи своими именами, со мной интимные отношения, — улыбнулась Грейс. — Все, больше ни слова. Если у тебя есть козыри постарше, добивай.

— Козыри постарше у меня будут завтра, дорогая, когда усядемся за бридж. А говоря серьезно, знание человеческой природы помогает лучше понимать людей. Постепенно, понемногу становишься терпимее к их недостаткам.

— Скажем, Роджера Бэннона ты понимаешь лучше, чем большинство из нас?

— Полагаю, да, — кивнула Бетти.

— Он тебе нравился?

— Нет, но мне кажется, я понимала его. И была терпимее к нему.

— Почему? И как?

— Потому что, по-моему, ему вообще не нравились женщины. По-моему…

— Ну ладно, Бетти, все ясно. Можешь гулять со всеми своими теориями. Вперед, по льду, до самого залива Чизапик. С меня довольно. Уж в этом ты точно ошибаешься. А если ошибаешься тут, можешь ошибаться и во всем остальном, пусть даже тебе кажется, что ты все знаешь.

— Как угодно, — пожала плечами Бетти, — не буду тебя ни в чем убеждать, только, по-моему, Роджер Бэннон был гомосексуалист.

— Это еще что такое? Когда-то я думала, что homo значит «человек», «мужчина», но потом, не помню где, прочитала про двух женщин, мол, они гомосексуалисты. Тогда я решила, что это значит, что им как-то по-особому нравятся мужчины. Но из дальнейшего ясно следовало, что как раз наоборот, мужчины ни в каком виде им не нравятся… Я даже как-то пошутила на этот счет, весьма рискованно.

— Раньше я тоже считала, как ты, homo — это «мужчина». Но — на латыни. А по-гречески это значит «сходный». Потому, когда это происходит с мужчинами, они — гомосексуалисты, и когда с женщинами — тоже гомосексуалисты.

— Ладно, как бы то ни было, это не его случай. И ты, Бетти, это прекрасно знаешь. Нашла кому рассказывать. Ведь я — живое свидетельство.

— А Кэтти Гренвилл — свидетельство мертвое, — сказала Бетти.

— Не знаю, — помолчав, снова заговорила Грейс, — но единственная, кого мне по-настоящему жаль в этой истории, — мать Кэтти. Бедная, глупая, бестолковая женщина. Как думаешь, неужели и мы с тобой можем быть такими слепыми?

— Я — нет. А вот ты — возможно.

— Потому что я не разделяю твоих теорий?

— Это не мои теории, Грейс. Известнейшие европейские профессора годами разрабатывают…

— Знаешь, в Европе, когда мужчине понадобится туалет с буквой «М», он справляет свои дела прямо на улице.

— В Форт-Пенне мне тоже приходилось с этим встречаться.

— Да, но только на Южной стороне, там это обычное дело, и никто не обращает внимания. Никого от этого не тошнит, да и от многого другого. Да что там говорить, в Европе я сама бы была скорее правилом, чем исключением. Француженки меняют любовников как перчатки, и я говорю не о бедняках. А у мужчин, у мужей — любовницы.

— Может быть… ладно, не будем.

— Может быть, мне надо жить в Европе? Это ты хотела сказать? Но ты ошибаешься, Бетти. Я сделала большую ошибку, и мне пришлось дорого за это заплатить. — Грейс встала с дивана и пересела на стул. — Как именно? Мой муж, единственный мужчина, которого я любила, умер в ненависти ко мне. Я видела последнюю искру жизни в его глазах, и любви в ней не было. Такая вот цена ошибки. Я знаю, о чем ты сейчас думаешь. Спасибо, что пригласила, но, боюсь, уже жалеешь об этом.

— О чем ты говоришь, Грейс? Я всегда рада тебя видеть.

— Спасибо, конечно, но, повторяю, я знаю, о чем ты сейчас думаешь. Не можешь не думать. «У этой женщины, говоришь ты себе, только что погиб в автокатастрофе бывший любовник, а ей все равно, будто это муху прихлопнуло». Да, мне безразлично. И знаешь почему? Ты заметила, о ком мы все время говорим? Не о Роджере Бэнноне. О Сидни. А Роджер Бэннон — это часть того, из-за чего мой муж умер, ненавидя меня. — Грейс снова поднялась и вернулась на диван. — Завтра я приду к тебе, и люди будут слегка нервничать, размышляя, как, интересно, я поведу себя, а когда выяснится, что для меня ничего особенного не произошло, все, как обычно, подумают, до чего же она сильная. Как… умеет держать себя в руках, какое самообладание. Но все не так. Никакого самообладания, просто я ничего не испытываю. По крайней мере в том, что касается Роджера Бэннона. Когда-то я надеялась, что его убьют на войне, чтобы он не вернулся в Форт-Пенн живым напоминанием о том, что было. Но он вернулся и почти год оставался этим самым напоминанием. А теперь мертв, и мне не пришлось в него стрелять, даже в целях самозащиты.