Действие его слов было мгновенно. Сэр Джон повиновался без малейшего сопротивления, устремив пристальный взгляд на Сердара, и с этой минуты все мозговые центры его сосредоточились на подчинении своей воли воле последнего.

— Следуй за мной, — сказал Сердар, и сэр Джон двинулся за ним, как автомат, соразмеряя свой шаг с его шагом и не спуская с него взгляда. В ту минуту, когда они выходили из комнаты, Фредерик де Монморен обернулся и сказал Комитету Трех:

— Созовите своих товарищей, я сейчас возвращусь. Мы поговорим о важном деле; Анандраен расскажет, как мы сегодня вечером натолкнулись на Эдуарда Кемпбелла, моего племянника, который следил за нами; кто знает, быть может, он скрывался в Джахара-Бауге еще в то время, когда мы были там с начальником поста Велура, и подслушал важный разговор, который мы вели в хижине дорванов… Дело серьезное, и надо его обсудить.

После этих слов мнимый пандаром скрылся в сопровождении вице-короля, который следовал за Сердаром, как тень.

* * *

Лучи солнца заливали широким потоком комнату, когда сэр Лоуренс проснулся… Он забыл накануне опустить портьеры на окне, и в глаза ему бил ослепительный свет. Дневное светило стояло уже высоко, указывая ему на то, что он долго проспал сегодня, но он не жаловался на это, потому что был в очень хорошем расположении духа.

— Прекрасный день! Счастливая судьба! — сказал он, нажимая на кнопочку звонка, — я уверен, что получу сегодня добрые вести. Как хорошо снимает крепкий сон физическую усталость и заботы!

В комнату вошел дежурный адъютант.

— Который час, Перси? — спросил вице-король.

— Около десяти часов утра, ваше превосходительство, — отвечал молодой офицер, — вы, вероятно, долго не ложились вчера вечером?

— Не дольше обычного, Перси! Почему вы спросили меня об этом?

— Потому что сегодня ночью, часа в два, я вошел, думая, что вы позвали меня, — вас не было в комнате, но дверь на террасу была открыта, и я подумал, что вы вышли подышать свежим воздухом.

— В два часа утра? Вы шутите.

— Нет, ваше превосходительство, спросите Нолана, он сопровождал меня.

— Странно, — сказал вице-король, — я не помню.

Потом он прибавил задумчиво:

— Лунатик я, что ли?

В комнату вошел Нолан в сопровождении индуса-скорохода, покрытого пылью.

— Курьер, которого посылали на Малабарский берег.

— Я был уверен, предчувствие не обмануло меня, — сказал сэр Лоуренс.

Туземец встал на колени и подал ему пальмовый лист, покрытый условными знаками. Не успел вице-король взглянуть на него, как вскрикнул от радости и, не заботясь об этикете, который он всегда тщательно соблюдал, захлопал в ладоши и, чуть не танцуя, крикнул молодым офицерам:

— Господа! Господа! Трижды ура в честь королевы, Нана-Сахиб взят в плен!..

При этой неожиданной новости оба островитянина, лица которых, и без того красные, окруженные рыжеватой растительностью, характерной для сыновей Альбиона, приняли вдруг цвет вареного рака, присоединившись к радости своего начальника, запрокинули назад голову и три раза с энтузиазмом крикнули так громко, что все стекла в окнах задрожали:

— Ура! Ура! Ура! Да здравствует королева Виктория!

Излив таким образом свою патриотическую радость, сэр Лоурене снова взял пальмовый лист и еще раз прочел его. Кишнайя с помощью знаков, условленных между ним и вице-королем, писал следующее:

Нухурмур, Малабар.

Мы на месте. Нана ничего не подозревает и принял нас с восторгом как послов общества Духов Вод. мы едем сегодня вечером в Биджапур, и я надеюсь привезти всю банду, которая не подозревает ожидающего ее приема.

Только один из них опасен — француз по имени Барбассон, он внушает мне меньше доверия, чем остальные, но я слежу за ним.

Если ничто не помешает, то завтра вечером мы будем во дворце Омра.

Прикажи, чтобы по приезде в Биджапур нам не попался навстречу ни один шотландский солдат.

Нельзя до последней минуты вызывать ни малейшего подозрения.

Нана-Сахиба мы только тогда можем считать своим пленником, когда за ним закроются двери дворца.

Сэр Лоуренс несколько раз прочел это послание.

— Гм! — сказал он после нескольких минут размышления. — Я, быть может, слишком поспешил праздновать свою победу… Но никогда еще моя звезда не сверкала так ярко; и я верю, что она не изменит мне, когда я так близок к цели.

Сердар не ошибся. Память сэра Лоуренса так же мало сохранила следы о событиях ночи, как вода не сохраняет изображение отразившихся в ней предметов.

Кишнайя в Нухурмуре. — Старый друг. — Идеи Барбассона-миллионера. — Рыбная ловля. — Тревога. — Сообщение Эдуарда. — Побег. — Отъезд. — Никогда!

В ТО ВРЕМЯ, КАК В ДЕКАНЕ ПОЛНЫМ ХОДОМ шла подготовка к восстанию, которым искусно руководило общество Духов Вод и Сердар, специально для этого приехавший из Европы, — в Нухурмуре, тайном убежище Нана-Сахиба и его верных друзей, все было тихо и спокойно.

Среди друзей были маратхский воин Нариндра, старый товарищ Сердара, который томился праздной жизнью и с нетерпением ждал возвращения Фредерика де Монморена; Рама-Модели, заклинатель, проводивший все дни в дрессировке Неры и Ситы, двух пантер, оставшихся ему в наследство от Рам-Шудора; молодой и верный Сами и Рудра, следопыт, который открыл логовище тхугов. Все четверо находились по-прежнему под начальством Шейх-Тоффеля, адмирала флота маскатского султана, иначе говоря, Мариуса Барбассона из Марселя, который до сих пор еще не утешился после трагического конца своего друга Боба Барнета, умершего от укуса кобры и съеденного шакалами.

Для Барбассона это была невосполнимая потеря, ибо, как он сам говорил, во всем мире не найти двух столь сходных людей, если не считать небольшой разницы вследствие того, что один был провансалец, а другой янки. И действительно, оба они еще с детства протестовали против той бесплодной потери времени, к которой принуждали под предлогом обучения.

— И кому это нужно? — с видом философа говаривал Барбассон, когда они беседовали на эту тему.

— Никому — отвечал Барнет.

Оба в возрасте шестнадцати лет были выгнаны своими отцами с помощью пучка веревок; оба изъездили весь свет и испробовали все ремесла и профессии; обоим улыбнулась удача после того, как Барбассон в Маскате без боли выдернул зубы султану и был за это назначен адмиралом, а Барнет в Ауде исполнил роль паяца, рассмешив наваба, который не смеялся двадцать лет, и получил чин артиллерийского генерала. Случай соединил этих двух людей, созданных друг для друга, но смерть, бессмысленная смерть, которая всегда поражает лучших людей, разъединила их.

Печальный конец Барнета спас Барбассона, и пламенное южное воображение последнего внушило ему мысль, что смерть была добровольным самопожертвованием для спасения друга. Надо было послушать, когда он рассказывал эту печальную историю.