вскрывает всю условную <...> фальшивую фразеологию белогвардейских мучеников» (Судьба пьесы «Бег». С. 42–43).

Напрасно А. И. Свидерский объяснял на заседании, что нельзя судить о пьесе по урокам бывших учителей словесности, раскладывая героев по полочкам «положительных» и «отрицательных». Против «Бега» выступили В. Киршон, И. Авербах, А. Орлинский, П. Новицкий. Решение было таким: «Не выключать «Бег» из списка запрещенных произведений, но дать возможность МХАТ-1 переделать пьесу» (Загорский М. Спор о «Беге». — Вечерняя Москва. 1928. 23 октября).

После публикации итога обсуждения в ряде газет появляются статьи против «Бега». Часть особенно выразительных словесных клише и формул позднее Булгаков введет в художественную ткань романа «Мастер и Маргарита». И. Кор (Известия. 1928. 15 октября) призвал «ударить по булгаковщине» (в «Мастере»: «ударить по пилатчине»), И. Бачелис (Комсомольская правда. 1928. 23 октября) обвинил МХАТ в попытке «протащить булгаковскую апологию, написанную посредственным богомазом» (в «Мастере»: «попытка протащить в печать апологию Иисуса Христа» и предложение гонителей Мастера «ударить по тому богомазу, который вздумал протащить»).

В запрещении «Бега» сыграло роль и письмо В. Билль-Белоцерковского, с которым тот обратился к Сталину, с протестом против «Бега». Сталин поддержал запрет булгаковского произведения и охарактеризовал «Бег» в том виде, как он есть, как «явление антисоветское» (Сталин И. В. Соч. Т. 11. С. 327). Так был завершен первый этап борьбы за пьесу. «Бег» не вышел на сцену.

После роспуска РАПП и перехода МХАТа непосредственно в ведение Президиума ЦИК — тем самым театр обрел организационно оформленную «особость» положения — МХАТ возобновляет попытки добиться разрешения пьесы.

10 марта 1933 года вновь начинаются репетиции. Более того, 29 апреля с Булгаковым заключается новый договор, «за право постановки и написание пьесы» выплачивается 6000 рублей. Указаны те коррективы, которые должен внести драматург: «переработать последнюю картину по линии Хлудова, причем линия Хлудова должна привести его к самоубийству», кроме того, Голубков и Серафима должны остаться за границей; наконец, необходимо переделать в 4-й картине сцену главкома и Хлудова («чтобы наилучше разъяснить болезнь Хлудова») (Судьба пьесы «Бег». С. 46) — опасались «достоевщины» в характеристике персонажа.

Судя по сохранившимся документальным свидетельствам, последовательность смены финалов «Бега» была такова. В первом варианте Хлудов оканчивал жизнь самоубийством в Константинополе, а Серафима с Голубковым оставались доживать свой век за границей. Во втором варианте, в дошедшей до нас редакции пьесы 1926–1928 годов — все три центральных персонажа возвращались в Россию, сломленные Серафима и Голубков и потерпевший жизненный крах Хлудов.

Другими словами, требования Главреперткома, не могущего определить, какой же конец пьесы станет более «идеологически верным», парадоксальным образом возвращали автора к его же собственному первоначальному решению, о чем Булгаков писал брату: «В «Беге» мне было предложено сделать изменения. Так как изменения эти совпадают с первым моим черновым вариантом и ни на йоту не нарушают писательской совести, я их сделал».

Весть о новом запрете «Бега» автор получил 21 ноября 1934 года. В середине 1930-х годов надежды на постановку пьесы исчезли. «Если сначала за «Бег» еще можно было бороться — успех предсказывал Горький, хлопотал Немирович-Данченко, — то после статей «Правды» «Сумбур вместо музыки» и «Ложный блеск и фальшивое содержание» и других ничего сделать уже было нельзя», — свидетельствовал П. А. Марков (в устной беседе с автором).

Последний раз Булгаков обратился к пьесе в сентябре 1937 года в связи с неожиданным звонком из Театрального отдела Комитета по делам искусств. Просили экземпляр «Бега». Е. С. Булгакова записала в дневнике: «Решили переписывать “Бег”». И далее: «М. А. диктует, сильно сокращает».

Со времени создания первой редакции пьесы прошло десятилетие, написаны почти все драматические произведения, близится к концу и работа над «закатным» романом. Установился новый быт. Исчезла, рассеялась среда, к которой принадлежали герои пьесы, приват-доцент философии и его спутница, молодая блестящая петербургская дама. «В Москве изменилась в 1931 году уличная толпа, — рассказывает книга «Канал имени Сталина», созданная усилиями десятков писателей во главе с М. Горьким, — окончательно исчезли <...> богачи и расфранченные женщины, заметные при взгляде на улице всякой другой страны» (Канал имени Сталина. Под ред. М. Горького, Л. Авербаха, С. Фирина. М., 1934. С. 35). Репрессии и высылки конца 1920 — начала 1930-х годов не могли не сказаться на изменении «образа города», более других — Москвы и Ленинграда. «На рассвете начинаю глядеть в потолок и таращу глаза до тех пор, пока за окном не установится жизнь — кепка, платок, платок, кепка. Фу, какая скука!» — писал Булгаков В. В. Вересаеву 17 октября 1933 года. И во второй редакции Булгаков «поэтизирует» героев, освобождает их образы от компрометирующих штрихов и деталей, которые присутствовали в первой редакции, роли Голубкова и Серафимы обретают больший лиризм. Спустя десятилетие и Хлудов, созданный некогда на основе реального лица, все больше утрачивает прямую соотнесенность с конкретными чертами кого бы то ни было.

Будучи насильственно изъятой из общественной ситуации 1920-х годов, пьеса вступает в новые связи со временем.

В 1937 году рождается еще один, новый финал. В нем Серафима и Голубков возвращаются в Россию, Хлудов же остается в Константинополе, произносит последние реплики, исполненные презрения к «тараканьим бегам», — и пускает себе пулю в лоб. Но теперь слова героя («Позорное царство! Паскудное царство! Тараканьи бега!»), — кажется, адресованы отнюдь не стамбульским игрокам на тараканьем тотализаторе, а, скорее, рождены отечественными обстоятельствами. Теперь, в резко изменившемся историческом, литературно-художественном контексте, финальные реплики Хлудова прозрачно адресованы писательской среде 30-х годов. Презрение к пустой суете, отвращение к бессмысленной игре самолюбий выразили хлудовские, завершающие жизнь героя, слова. Данный финал, кардинальным образом меняющий звучание пьесы в целом, до недавнего времени оставался неизвестным читателю, т. к. Комиссия по литературному наследию Булгакова, созданная вскоре после смерти писателя, на заседании 4 мая 1940 года рассматривавшая возможность напечатания сборника из шести пьес, — избрала к публикации финал без самоубийства Хлудова. Сборник вышел в свет четверть века спустя — с противоречащим авторской воле финалом «Бега». Подробно об истории текста пьесы см.: Булгаков М. А. Пьесы 20-х годов. Л., 1989.

Булгакову так и не довелось увидеть пьесу на сцене. Открыл ее сценическую историю спектакль Сталинградского драматического театра им. М. Горького в 1957 году.

При жизни автора публиковался лишь фрагмент пьесы «Бег», «сон седьмой»: Булгаков М. Бег. Седьмая картина. — Вечерняя Красная газета. 1932. 1 октября. Печатается по машинописи 1937 года (ИРЛИ. Ф. 369. № 126), но с уточненным финалом (Там же. Ф. 369. № 125).

Кабала