трех памятников санскритской классики — лирической пьесы великого драматурга IV–V вв. Калидасы «Шакунтала», созданного между II в. до н. э. и II в. н. э. правового текста «Законы Ману» и фрагментов из средневековой поэмы о любовных похождениях Кришны «Гита-говинда» («Песнь пастуха») — принесли ему заслуженную славу. Не меньший резонанс вызвало открытое У. Джонсом сходство между санскритом, латинским и греческим языками — настоящий научный прорыв в мировой лингвистике, позволивший сделать вывод о существовании индоевропейской языковой семьи.

Вслед за переводами Джонса европейские читатели смогли познакомиться с важнейшим религиозно-философским текстом индуизма «Бхагавад-гитой», в английском переводе Чарлза Уилкинса. Труды Джонса и Уилкинса приобрели широчайшую популярность: их активно переводили с английского на все европейские языки. Немецким переводом «Шакунталы», автором которого был Г. Форстер, восхищались Гердер и Гёте: считается, что «Пролог в театре» к «Фаусту» навеян аналогичным прологом санскритской драмы. У Гёте, как известно, есть несколько стихотворений, навеянных индийской тематикой: например, баллада «Бог и баядера» (1797) или миниатюра «Сакунтала» (1784–1785)[24], отразившая отношение поэта к драме Калидасы:

Хочешь цветенье весны и плоды осенние, хочешь

Все, что пленяет нам взор, все, что питает нам плоть,

Хочешь и землю и небо объять единым лишь словом?

Молви: Сакунтала. Так все будет сказано вмиг.

(пер. С. Ошерова)

Если индологи школы Джонса увлекались в основном санскритом и классической древностью Индии, то в изучение новоиндийских языков важный вклад внесли миссионеры. Необходимость проповеди христианства широким массам индийцев (главным образом из низших каст, неприкасаемых и племен, составлявших основную массу потенциальных прозелитов) заставляла их учить разговорные языки. На этом поприще особенно прославился итальянец К.Дж. Вески: возглавив в 1710 г. миссию иезуитов в одном из южноиндийских городов, он изучил санскрит, телугу и особенно тамильский язык. В последнем Вески достиг такого совершенства, что смог составить целую серию словарей (литературного и разговорного тамильского языка, синонимический, тамильско-латинский и латинско-тамильско-португальский). Вески даже прославился как тамильский поэт и прозаик: под псевдонимом Вирамамунивар он стал автором поэтических сочинений о житиях католических святых и поэм на библейские сюжеты, а также «Повести о наставнике Парамартхе» — сатирической поэмы, высмеивающей брахманов. Все это принесло ему заслуженную славу одного из создателей современного тамильского литературного языка и талантливого лингвиста.

Переводы, труды ученых, записки путешественников, миссионеров и колониальных чиновников имели не только научное и утилитарно-практическое значение. Во многих случаях являясь настоящим научным подвигом, они формировали образ Индии в европейской читательской среде, создавали представления и стереотипы, многие из которых живы и поныне. Эти тексты долгое время, вплоть до 70-х годов XX в., воспринимались учеными как надежные источники достоверной информации об Индии. Лишь после выхода в свет знаменитой книги Э. Саида «Ориентализм» началось критическое изучение наследия первых индологов, которые, как прояснили современные исследования, не только изучали Индию, но и «воображали» ее.

Одна из причин интереса У. Джонса и его коллег к Древней Индии, к классическим текстам санскритской литературы состояла в том, что краеугольным камнем европейского образования в то время было, как известно, всестороннее изучение греко-римской античности. Начиная с эпохи Возрождения, именно Афины и Рим выступали для образованных европейцев подлинными источниками и законодателями культуры, искусств, «цивилизованности» вообще[25]. Никакой другой модели историко-культурного развития для них не существовало, поэтому они и Индию рассматривали в тех же рамках и были счастливы узнать, что там тоже имелся свой «золотой век» санскритской древности. У. Джонс обращался к членам Азиатского общества: «Мы сейчас живем среди тех же богов, которым под другими именами поклонялись в старой Греции и Италии, среди последователей философских учений, проиллюстрированных аттическими и ионическими писателями со всей красотой их мелодичного языка… Шесть философских школ (древнеиндийских. — Е.В.), принципы которых разъясняет Даршана шастра, содержат всю метафизику старой Академии, стоиков, Лицея. Точно так же невозможно читать веданту и множество замечательных сочинений, иллюстрирующих ее учение, не убедившись, что Пифагор и Платон черпали свои возвышенные теории из того же источника, что и индийские мудрецы»[26].

Любвеобильный Кришна казался Джонсу и его коллегам Аполлоном, слоноголовый Ганеша — двуликим Янусом, воинственный Индра — Зевсом — громовержцем. Сюжет древнеиндийского эпоса «Рамаяна», кульминацией которого является похищение жены героя и его борьба за ее освобождение, представлялся копией «Илиады».

Развивая традиционные представления об Индии как стране мудрецов, которыми восхищался еще Александр Македонский, некоторые европейские интеллектуалы провозгласили ее родиной религий и философский учений, даже праматерью наук и искусств. Вольтер в «Опыте о нравах» (1756) утверждал, что индийцы — древнейший народ мира, и что именно от них и греки, и египтяне, и китайцы заимствовали научные знания и теологические идеи. «Все, о да, все имеет истоки в Индии», — восклицал прославленный немецкий философ, один из основоположников романтизма Фридрих Шлегель. Такого же мнения придерживались Гердер, Шеллинг, другие германские мыслители. В 1791 г. была опубликована книга эдинбургского профессора У. Робертсона под заглавием «Историческое рассуждение о том, какие познания древние имели об Индии и о развитии торговли до открытия пути туда через мыс Доброй Надежды». В ней автор доказывал, что индийцы сделали многие научные открытия задолго до греков и римлян, которые лишь заимствовали знания с Востока, а также восторгался социальными установлениями Древней Индии, особенно кастовой системой. Основой для рассуждений Робертсона послужили, помимо античных текстов, работы британских индологов.

Важную роль в формировании таких взглядов сыграло то обстоятельство, что основными наставниками, учителями, информаторами первых индологов, равно как и колониальных законодателей, стали брахманы — знатоки санскрита, хранители священного знания. Ни один англичанин в Индии, кем бы он ни был, не мог действовать без помощи «туземных помощников» — переводчиков, референтов, секретарей, торговых агентов, учителей и, в значительной степени, смотрел на Индию их глазами. Брахманы, носители традиционной санскритской учености и ортодоксального индуизма, были еще в древних и средневековых государствах оттеснены от реальной власти сначала индусскими монархами-кшатриями, затем мусульманскими завоевателями и даже низкородными чиновниками. Установление английского колониального господства, физическое уничтожение или лишение власти многих феодальных родов создали возможности, которыми брахманы поспешили воспользоваться, предложив новым властям свои услуги и собственную интерпретацию устоев индийского общества. Эта интерпретация включала представления о «хороших» (древних) и «плохих» (последующих) временах, об абсолютном превосходстве санскрита над «грубыми» местными языками, а ортодоксального «брахманского» индуизма — над «дикими» народными культами и в целом ту систему социальных и культурных ценностей, которую ориенталисты воспринимали как единственно существующую «индийскую традицию» и изучали, игнорируя все прочие интерпретации.

Вот почему единственным достойным изучения и уважения в Индии было, по мнению ориенталистов, ее древнее наследие. «Золотой век индусской Индии»