Дворцовая площадь мгновенно превратилась в бушующее озеро, которое сломало «плотину» из заборов возле недостроенного здания Главного штаба и ворвалось под его арку, а потом, как разбойник, устремилось на Большую Морскую и Невский, сделав их беснующимися реками. И посреди этого бушующего водного пространства, в которое превратились улицы и площади Петербурга, недвижно возвышался Медный всадник. Чуть позже все это отразилось в гениальной поэме А. С. Пушкина. Люди спасались, как могли, на крышах уцелевших домов, на бревнах, плавающих кровлях, воротах и т. д. Многие погибали в холодной воде, тонул домашний скот, припасы и пожитки. К вечеру вода схлынула. Весь город был покрыт трупами людей, животных, слоем грязи вперемешку с хламом, унесенными водой судами, дровами, строевым лесом и вымытыми потоком воды с окрестных кладбищ гробами.

Как всегда, рядом с трагедией уживалось смешное. Помогая соседям перебираться по чердаку своего дома, баснописец Крылов обнаружил вывешенную на просушку еще три года назад шубу, которую тщетно разыскивал. Находка пострашнее покрытой пылью и изъеденной молью медвежьей шубы ожидала некую молодую вдовицу. О ее злоключениях писали потом в местной газете. Оказалось, что, живя в одной из дальних линий Васильевского острова, она буквально накануне наводнения похоронила на Смоленском кладбище своего старого супруга, «над прахом которого не расположена была плакать и терзаться, потому что покойный сожитель мучил ее своею ревностью. Проводив его на место вечного упокоения, она также думала найти, наконец, душевное спокойствие, но каков же был ее ужас, когда вечером рокового дня она увидела гроб своего сожителя у самого крыльца ея дома! Нечего делать, пришлось бедной вдовушке вторично хоронить своего неугомонного мужа».

Панорама наводнения 1824 года в Петербурге.

Известно, что последние годы жизни Александра I были окрашены в мрачные, грустные тона. Ему казалось, что жизнь прожита напрасно, что ни власть, ни слава не стоят и ломаного гроша. С реформами, ради которых он пришел к власти, было покончено – они не удались. Оказалось, что невозможно совместить самодержавие – основу русского миропорядка – и начала свободы. Александр глубоко разочаровался в России, в ее людях. Он писал: «Я люблю конституционные учреждения… Но можно ли их вводить одинаково у всех народов? Все ли народы готовы в равной степени принять их? Не знаю…».

Да и сам он к концу правления изменился – перестал быть модником, не красовался, как раньше, перед зеркалом. Прежде ловелас и волокита, он не смотрел более на женщин, все чаще искал уединения и скитался по стране и Европе, будто не мог найти себе места. В открытой коляске, в ведро и ненастье, он почти непрерывно путешествовал по России. Пушкин назвал его точно – «кочующий деспот». Кажется, что в непрерывной смене впечатлений, в своем дорожном одиночестве под звездным небом он отвлекался от тягостных дум. Царь бы понял и оценил то, что писал позже об успокоительной силе русской дороги великий Гоголь.

Дорога отвлекала от дум, но не успокаивала душу, как это делала вера. В своем духовном совершенствовании царь прошел несколько стадий. Сначала он стремился стать просто христианином, без всех этих кадил, риз и песнопений. Простая обрядность лютеран, различных сектантов, суровость квакеров влекла его. Потом Александр I, не чуждый мистицизма, увлекся беседами с разными адептами «внутренней церкви», но вскоре усомнился в их бескорыстии. И тогда он вновь вошел в православный храм, принеся в него свою глубокую веру…

Кажется, что роковой перелом произошел в страшные часы наводнения 7 ноября 1824 года. Из окна Зимнего дворца Александр I видел яростный разгул стихии, гибель десятков людей. И он ничем не мог помочь своим подданным, пока не стихнет, по воле Вседержителя, этот убийственный ветер с моря. Когда он на следующий день осматривал следы разрушений, то услышал, что кто-то в толпе сказал: «За грехи наши Бог нас карает». – «Нет, – произнес царь, – он карает за мои грехи». Возможно, он имел в виду не только убийство отца, к которому был причастен, но и что-то другое… Летом 1825 года серьезно, как оказалось смертельно, заболела императрица Елизавета Алексеевна. Они прожили под одной крышей целую жизнь, не согретую взаимной любовью. Их видели вместе в протокольные дни и раздельно во все другие. А тут государь вдруг иначе взглянул на жену. Испытал ли он жалость, сострадание, раскаяние, настигло ли его искреннее христианское чувство – неизвестно, но он решился быть с женой до конца. Почему-то постановили ехать лечиться на российский юг, выбрали Таганрог – глухой южный городишко. Александр отправился вперед, 1 сентября его экипаж поднялся на Пулковские высоты, и царь долго, неотрывно смотрел назад, на столицу. Спутникам показалось, что он прощается с ней навсегда…