– Сразу можно узнать, – подтвердил Кутепов.

Марков обратился к Павлу:

– Объясни гражданину Кутепову, для чего вас хотели познакомить.

– Простите за бесцеремонность, у вас, кажется золотые зубы? – спросил Павел, наклоняясь к Кутепову. – Ваня просил меня взять их у вас.

– Довольно мрачная шутка, – печально сказал Кутепов.

Маркову не понравилась форма, в которую Павел облек свое объяснение.

– Шутка действительно сомнительная, но Ваня предложил ликвидировать вас, – сказал Марков. – Сегодня разговор пока закончим. Вам дадут бумагу. Напишите все подробно, всю свою жизнь.

Линда Николаевна, конечно же, нисколько не пожалела о пропаже старого кожаного портфеля – невелика потеря. Но она видела, что ее жилец совершенно иначе отнесся к исчезновению «Спидолы». А так как она достаточно проницательна, чтобы отличить подлинные чувства и причины чужого недовольства от мнимых, она не поверила Брокману, что «Спидола» безумно дорога была ему просто как отличный приемник. Отсюда напрашивался вывод: «Спидола» служила ему для связи, недаром же он ни на минуту не расставался с нею.

О своих наблюдениях Линда Николаевна Брокману, разумеется, не сообщала. Она терпеливо ждала, что же будет дальше, с удовольствием предвидя, что пропажа средства связи заставит ее жильца чаще прибегать к ее помощи. Линда Николаевна, как известно, жаждала более активной деятельности.

Восьмого и девятого июня Брокман отдыхал, то есть ел и спал, а когда не спал, то все равно лежал на кровати поверх одеяла, заложив руки за голову, смотрел в потолок.

Много раз он прокручивал в уме всю свою поездку в город К., минута за минутой, шаг за шагом, не упуская ни малейшей детали. Ему припоминались даже такие дурацкие мелочи, как нацарапанная в одной из телефонных будок, из которых он звонил, надпись «Сонька дура», или валявшийся на обочине желтый абажур, который он увидел по дороге к мосту через реку.

Он помнил все свои маршруты и мог бы повторить каждый поворот с того момента, как выехал со стоянки треста «Оргтехстрой», до возвращения на нее. Он был уверен, что слежки за ним не велось – он бы ее обязательно заметил.

Но он не имел права так же уверенно считать кражу «Спидолы» делом случая. Украли не у кого-нибудь, а у него…

Что получается, если принять такую раскладку: эта сероглазая все подстроила специально, а потом угостила его мармеладом со снотворным? Ерунда получается.

Если сероглазая была к нему приставлена, значит, он с самого первого шага был на крючке. Значит, за ним следили, но он ничего не смог обнаружить, хотя проверялся предельно строго, а потом вдруг ни с того ни с сего решили ему прямо сказать: мы за тобой не только следим, но и все про тебя знаем. Иначе эту кражу расценивать было невозможно. Зачем же так грубо разрушать собственную постройку? Такой вариант представлялся Брокману чистой фантазией.

Он обдумывал вопрос и с другой стороны. Предположим, все это затеяно с целью лишить его рации. Но никто, кроме Линды, не знает, что у него была «Спидола». Недаром с этим приемником ему Монах столько морочил голову, объясняя, как тщательно он обязан скрывать факт его существования. Правда, тот тип из редакции видел «Спидолу», но Линде Николаевне верить можно: он давно работает в газете завхозом и никакого отношения к контрразведчикам не имеет.

И наконец, был третий вариант, основанный, как и оба первых, на допущении, что контрразведка расшифровала его до поездки в город К. Ему позволили проникнуть в квартиру Нестерова, найти там все, что нужно, – может быть, подсунув липу, но опять-таки специально устроили кражу, чтобы он обо всем знал. Тут уж налицо полная нелепость. Он бы перестал себя уважать, если бы считал такие обороты возможными.

Размышления кончились тем, что Брокман нашел у себя легкие признаки неврастении и постановил считать возникшие сомнения и опасения вредными для его здоровья, а следовательно, и для дела.

В сумерки девятого июня Брокман пригласил Линду Николаевну в свою комнату для важного разговора – что он будет важным, она поняла, увидев окна закрытыми и зашторенными, несмотря на чудесный теплый вечер.

– Вы знаете в Москве Первую Брестскую улицу? – спросил он.

– Она идет от площади Маяковского к Белорусскому вокзалу параллельно улице Горького.

– Так… Я сам ее, правда, не знаю, но там на левой стороне, если идти от площади Маяковского, и ближе к ней, а не к вокзалу, должен быть кирпичный дом, из которого выселили жильцов, а рядом с ним пустырь от сломанного дома, пустая площадка. Запомните все точно.

– Да, да, я слушаю внимательно.

– Вы возьмете вот это. – Брокман показал пустую картонную коробочку от сигарет «Столичные» с оторванной крышкой. С первого дня своего пребывания у Линды Николаевны он курил «Столичные». – В ней ничего нет, как видите, но, пожалуйста, не сомните ее в сумочке.

– Хорошо.

– Дальше. Вот два телефона. – Он показал клочок газеты, где на полях были записаны номера. – На память надеяться не надо, поэтому возьмите, но ни в коем случае не потеряйте. Вернете мне.

– Не беспокойтесь.

– Приедете на площадь Маяковского и из автомага позвоните по первому телефону. Вам ответит мужской голос. Вы скажете: «Я набрала два девять один сорок три тринадцать?» Это второй телефон, который здесь записан. Вам ответят: «Нет, последние цифры – тридцать один». Если ответ будет другой, позвоните еще раз. Но это вряд ли. Запоминаете?

– Да, да, продолжайте.

– Звонить вы должны ровно в двенадцать… Ну, плюс-минус две-три минуты…

– Понятно.

– Дальше. Погуляйте полчаса, а потом идите на Первую Брестскую. Пройдете через пустырь и на нем выбросите эту коробочку. Лучше поближе к середине. И незаметно.

– Понимаю.

– Потом походите по этой улице. Пустую пачку с оторванной крышкой вряд ли кто-нибудь возьмет, а вы все-таки последите… Ветром может унести, а этого быть не должно.

– Но вдруг будет дождь? – сказала Линда Николаевна. – Она размокнет.

– Это не страшно. Слушайте дальше. Между половиной первого и часом дня где-то недалеко остановится машина. На ней будет дипломатический номер. Выйдет мужчина с собакой. Когда он пойдет на пустырь прогуляться, исчезайте оттуда и сразу домой.

Линда Николаевна испытывала такое чувство, словно всю эту сцену – как они сидят вдвоем в сумерках при зашторенных окнах и ведут тайный разговор – видела со стороны и будто она молода, как этот бесстрашный мужественный красавец, посылающий свою верную помощницу в путь, полный опасностей и коварных ловушек. Ах, как она ждала этого возвышающего душу мгновения!

Но Брокман продолжал прозаически:

– Вы одеваетесь… очень… как бы это сказать… шикарно. – Он имел в виду не по летам, но это было несправедливо. Линда Николаевна одевалась со вкусом; к тому же она знала, что выглядит моложе своих шестидесяти, и точно соблюдала меру, не впадая ни в ту, ни в другую крайность. Зачем старить себя еще и платьем?