Чувства переполняют поэта-гусара, свободного от службы, он пишет на следующий день еще одну канцону и посылает ее из Москвы. На сей раз он написал стихотворение с обратной стороны открытки с репродукцией Н. Самокши «В австралийской деревне». В этой канцоне он проговаривает свои сокровенные мысли:

Какие светлые краски, какие жизнеутверждающие интонации! Только за пробуждение таких чистых и светлых чувств в душе поэта Лариса достойна бессмертия!

После 23 февраля переписка прервалась.

Два последних письма (вернее, открытки) Гумилёв отправил Ларисе Михайловне 30 мая 1917 года из Швеции (со стихотворением «Швеция») и Норвегии. В последнем письме 5 июня 1917 года поэт писал: «Лариса Михайловна. Привет из Бергена. Скоро (но когда, неизвестно) думаю ехать дальше. В Лондоне остановлюсь и оттуда напишу, как следует. Стихи все прибавляются. Прислал бы Вам еще одно, да перо слишком плохо, трудно писать. Здесь горы, но какие-то неприятные, не знаю, чего недостает, может быть, солнца. Вообще Норвегия мне не понравилась, куда же ей до Швеции. Та — игрушечка. Ну, до свиданья, развлекайтесь, но не занимайтесь политикой. Преданный Вам Н. Гумилёв». Если бы Гумилёв знал, что предостерегает от занятий политикой профессиональную революционерку!

Сохранилось письмо-прощание Ларисы Рейснер, в котором петербургская красавица и будущий красный комиссар совдепии благодарит поэта за прекрасные минуты ее жизни: «В случае моей смерти все письма вернутся к Вам. И с ними то странное чувство, которое нас связывало, и такое похожее на любовь. И моя нежность — к людям, к уму, поэзии и некоторым вещам, которая благодаря Вам — окрепла, отбросила свою собственную тень среди других людей — стала творчеством. Мне часто казалось, что Вы когда-то должны еще раз со мной встретиться, еще раз говорить, еще раз все взять и оставить. Этого не может быть, не могло быть. Но будьте благословенны Вы, Ваши стихи и поступки. Встречайте чудеса, творите их сами. Мой милый, мой возлюбленный. И будьте чище и лучше, чем прежде, потому что действительно есть Бог. Ваша Лери». (На конверте этого письма рукой Л. Рейснер приписано: «Если я умру, эти письма, не читая, отослать Н. С. Гумилёву». Письмо было написано в конце ноября 1917 года, до Н. С. Гумилёва не дошло и потом хранилось во Франции.)

Как у всякого романа, и у этого был эпилог. Гумилёв не занимался политикой до самой своей смерти, а Лариса не послушалась советов поэта и остаток жизни прожила бурно. Летом 1917 года, когда Гумилёв был в Париже, Рейснер начала работать в Петроградской Межклубной комиссии, потом в Комиссии по делам искусств при Исполкоме Совета рабочих и солдатских депутатов, выступала с агитационными публицистическими материалами в газете «Новая жизнь».

В первые дни октябрьского переворота эта неуемная женщина стала в ряды заговорщиков и приняла непосредственное участие в уничтожении многовековой русской культуры под безумными лозунгами установления пролетарской культуры. Одно время она занималась учетом и охраной музейных ценностей, но эта работа оказалась не по ней. В 1918 году, в Гражданскую войну, Рейснер вступила в коммунистическую партию и летом того же года получила назначение на Восточный фронт. Она стала комиссаром разведывательного отряда штаба 5-й Красной армии, принимала участие в боевых операциях Волжско-Камской Красной флотилии. В этом же году она последовала примеру своего возлюбленного, и, как он в 1915–1916 годах публиковал «Записки кавалериста», так и она начала печатать письма с фронта в газете «Известия», позже они были собраны в книгу «Фронт. 1918–1920 гг.».

В декабре 1918 года Лариса Рейснер была назначена комиссаром Генерального штаба Военно-морского флота республики и в этой должности пребывала до июня 1919 года. В июне 1919 года она опять отправилась на фронт и пробыла там до середины 1920 года, принимая участие в боях Красной Волжско-Каспийской флотилии. 31 июля 1920 года ее назначили сотрудником Политического управления Балтийского флота, а в марте 1921 года она уехала в составе советского посольства на два года в Афганистан.

Они еще раз встретились в этой жизни, эти романтики разных полюсов ушедшего века. 2 августа 1920 года Лариса Рейснер вместе с Александром Блоком пришла на вечер Николая Гумилёва в Дом искусств. Николай Степанович читал фрагменты из африканских воспоминаний, поэму «Дитя Аллаха» и стихи «Средневековье», «Эзбекие», «Память». Их взгляды встретились, не могли не встретиться. Они были уже в разных мирах, навсегда их разъединивших, но чувство, которое когда-то их объединяло, не умерло.

Правда, Рейснер пыталась скрыть свое чувство за показной бравадой. В сентябре 1920 года она побывала у Анны Ахматовой и, по словам последней, плохо отзывалась о Гумилёве. Лариса якобы рассказала Анне Андреевне, что была любовницей Гумилёва в 1916–1917 годах. Что это — правда или вымысел, — сегодня ни доказать, ни опровергнуть невозможно. Пусть это остается на совести Анны Андреевны. По воспоминаниям Надежды Мандельштам, Лариса до конца жизни считала расстрел Гумилёва «единственным темным пятном на ризах революции». Была уверена, что если бы она находилась тогда в России, то не допустила бы расстрела. Но Лариса писала в конце 1922 года из Афганистана своей матери, узнав об убийстве Гумилёва: «Если бы перед смертью его видела — все ему простила бы, сказала бы правду, что никого не любила с такой болью, с таким желанием за него умереть, как его, поэта, Гафиза, урода и мерзавца. Вот и все».

В 1923 году Лариса Рейснер находилась в Германии, когда начались революционные события в Гамбурге. Вернувшись в Россию, она написала книги о событиях в Германии: «В стране Гинденбурга» и «Гамбург на баррикадах». Лариса Рейснер-Раскольникова умерла от тифа в 1926 году, не дожив до времени больших репрессий. В 1928 году ее близкий знакомый, Карл Радек (тоже впоследствии казненный большевиками), издал двухтомное собрание ее произведений. Еще раз петербургскую красавицу-комиссара вспомнили в 1965 году, издав том ее сочинений. В 1969 году вышла книга «Лариса Рейснер в воспоминаниях современников».

Но пора вернуться к Гумилёву.

Весна 1917 года стала для Николая Степановича временем глубокого разочарования. Законный Государь Император отрекся от престола. Так это было обнародовано. В стране началась смута. Естественно, она не могла не коснуться и армии. Гумилёв видел, что все высокие чувства — патриотизм, героизм, служение Отечеству — обесценивались. Императору изменили самые близкие люди.

При полном бездействии правоохранительных структур — жандармерии, полиции — общество разлагалось прямо на глазах: грабежи, разбои становились обыденными явлениями. В этой начавшейся неразберихе наиболее организованные «черви-паразиты — большевики, — как писал атаман Петр Краснов, — подъедали яблоко российской государственности». В армии действовали их комитеты, в Россию в запломбированном немецком вагоне и на немецкие деньги прибыл вождь большого террора Ульянов-Ленин. В свое время именно он заявил: «Столыпин должен быть убит, иначе в России никогда не будет революции». Когда эсеры занимались индивидуальным террором, он провозгласил, что «необходимо перевести индивидуальный террор в массовый». Вернувшись в Россию, этот оборотень стал проводить политику, сводившуюся тогда к лозунгу «Чем хуже — тем лучше!». То есть — чем хуже в стране, тем лучше для большевиков. Большевистские комитеты в армии требовали прекратить войну с немцами. Это и понятно, большевикам нужно было отрабатывать немецкие деньги. Под влиянием антигосударственной пропаганды большевистских экстремистов в армии продолжались разрушительные процессы: солдатские комитеты, находившиеся под влиянием большевиков, требовали распустить крестьян по домам, заключить немедленный мир, призывали брататься с немецкими солдатами. Положение приобретало серьезный и необратимый характер для русской армии.