Я учил их язык и лечил болезни, а также изучал нравы и обычаи. Узнал, что все они были неисправимыми игроками, и самой большой их страстью была игра, похожая на наше бао. Эту игру называли «дом», и она оказалась проще и примитивнее, чем бао. Хотя количество чашечек на доске и количество фишек или камешков было несколько иным, принципы и цели игры те же самые.

Аркоун был лучшим игроком в дом своей шайки, но когда я начал изучать стиль его игры, то понял, что он не имеет ни малейшего представления о классическом правиле семи камешков. Он также не понимал значения договора четырех быков. Без подробного знания этих двух правил ни один игрок в бао не может надеяться получить даже нижнюю степень мастера. Я долго обсуждал сам с собой риск унизить столь тщеславного и властного тирана, как Аркоун, но в конце концов решил, что это единственный способ получить влияние в шайке.

Когда он в следующий раз сел и поставил перед собой доску, с довольной ухмылкой поглаживая усы, я оттолкнул в сторону первого, кто пожелал играть с ним, и скрестив ноги, сел напротив.

— У меня нет серебра, и мне нечего поставить, — сказал я на своем примитивном еще языке. — Я играю из любви к камешкам.

Аркоун серьезно кивнул. Он сам был ярым приверженцем игры и понимал мои чувства. Весть о том, что я сел играть с вождем, быстро облетела лагерь, и все собрались вокруг нас, смеясь и толкаясь, чтобы посмотреть, как я проиграю.

Когда я позволил Аркоуну провести три камешка в восточный замок, все начали толкаться локтями с разочарованными усмешками на лицах, решив, что игра скоро закончится. Аркоуну достаточно было провести еще один камешек на восток, и он бы выиграл. Они не понимали значения четырех быков, которых я выстроил на юге. Когда я пустил своих быков по доске, те прошли победным маршем и рассекли беззащитные камешки противника, отрезав от главных сил восточный замок. Аркоун был бессилен помешать им. Еще четыре хода, и я выиграл. Мне даже не пришлось демонстрировать правила семи камешков.

Несколько мгновений все потрясенно молчали. По-моему, Аркоун не сразу осознал свое поражение. Затем, когда проигрыш дошел до его сознания, он встал на ноги и вытащил свой ужасный голубой меч. Я решил, что ошибся в нем, и сейчас мне отрубят голову или, по крайней мере, руку.

Он высоко поднял меч, а затем с яростным воплем обрушил его на доску. Десятком ударов раскромсал ее в щепки и разбросал камешки по лагерю. Потом ушел в скалы. Он рвал на себе бороду и выкрикивал смертельные угрозы в мой адрес, отвесные скалы отражали вопли, а затихающее эхо разносило их по горам.

Прошло три дня, прежде чем Аркоун снова сел играть в дом, и на этот раз он жестом пригласил меня занять место перед собой. Бедняга еще не знал, что его ожидало.

С КАЖДЫМ днем я все лучше овладевал языком гиз и начинал понимать эфиопов; скоро узнал причину, которая заставила их отправиться в дальнее путешествие по каньонам и ущельям гор. Я недооценил Аркоуна. Он был не вождем, а царем. Его полное имя звучало так: Аркоун Ганноучи Мариам, Негуса Нагхаст, царь царей и правитель эфиопского царства Аксум. Только много позже я узнал, что в этой горной стране любой разбойник, имеющий сотню лошадей и пятьдесят жен, может объявить себя царем и что по горам шатается по меньшей мере двадцать царя царей в поисках добычи и новых земель.

Ближайшим соседом Аркоуна был Престер Бени-Джон, который также претендовал на звание царя царей и правителя эфиопского государства Аксум. Постоянное соперничество позволило обоим соперникам накопить массу злобных чувств по отношению друг к другу. Оба монарха уже провели множество сражений, которые так и не принесли никакого результата.

Масара была любимой дочерью этого самого Престера Бени-Джона. Ее похитил один из вождей разбойников, который еще не возложил на свою голову корону царя царей. Он продал девушку Аркоуну за вьюк серебряных слитков. Аркоун намеревался с ее помощью добиться от любящего отца кое-каких политических уступок. Оказалось, что захват заложников и умение выбить выкуп было главным в искусстве управлять эфиопским государством.

Не доверив никому из своих людей столь ценный товар, Аркоун сам отправился за царевной Масарой. Наш караван возвращался с ней в крепость Аркоуна. Это я понял из рассказов рабынь, которые приносили мне еду, и из случайных разговоров, услышанных за игрой в дом. К тому времени, когда мы достигли Амбы Камары, горной крепости царя Аркоуна Ганноучи Мариама, я стал большим знатоком сложной и переменчивой политической жизни множества эфиопских государств Аксума и бесчисленных претендентов на трон этой империи.

Я почувствовал, как с приближением конца путешествия растет волнение в рядах наших спутников. Наконец мы поднялись по узкой извилистой тропе на вершину еще одной Амбы. Амбы представляют собой горные массивы в центральной Эфиопии, каждая из них — гора с отвесными склонами и плоской вершиной. У ее подножия тянется долина, которая отделяет ее от соседней Амбы.

Стоя на краю пропасти, нетрудно понять, почему эти земли разделены на множество царств и государств. Каждая Амба представляет собой естественную неприступную твердыню. Любой человек, поселившийся на ее вершине, может спокойно называть себя царем и не бояться, что ктото попытается отнять у него его царство.

Аркоун ехал рядом со мной. Он показал мне горы на южном горизонте.

— Вон где прячется конокрад и разбойник Престер Бени-Джон. Это человек непревзойденного коварства, — он харкнул и сплюнул в пропасть в сторону своего соперника.

Я уже понял, что Аркоун и сам был человеком немалой жестокости и коварства. Если он признавал Престера Бени-Джона выше себя в этой области, отец Масары должен быть просто исчадием ада.

Мы пересекли столовую гору Амба Камара и по дороге прошли через несколько деревень, где крыши домов были крыты соломой, а стены сделаны из камня. В полях росли сорго и ячмень. Крестьяне, работавшие в полях, больше походили на разбойников, чем на мирных земледельцев, настолько страшно выглядели их косматые головы и мускулистые тела. Кроме того, они даже в поле не расставались с мечами и круглыми медными щитами. По свирепости и воинственности они не уступали воинам нашего каравана.

В конце Амбы тропа привела нас к самой необычайной естественной крепости, какую мне приходилось видеть. Ветер и вода отделили от материнского массива часть столовой горы, и она стояла, подобно огромной башне с отвесными стенами.

Через пропасть, в которую страшно было смотреть, тянулась естественная каменная арка, соединявшая башню и столовую гору. Арка эта была настолько узкой, что две лошади не разошлись бы на ней, а, отправившись через нее, лошадь уже не могла развернуться и пойти назад, пока не дойдет до противоположной стороны.

До земли под этой аркой было не меньше тысячи локтей, и прямо под ней текла река. Переход настолько пугал лошадей, что людям приходилось спешиваться, завязывать им глаза и вести их в поводу по этому естественному мосту. Не пройдя и половины пути, я почувствовал, что у меня дрожат коленки и кружится голова. Я не смел глядеть вниз. Мне потребовалось все мое самообладание, чтобы не упасть на скалу плашмя и не вцепиться в камни руками и ногами.